Горные орлы

— А у нас такое, Селифон Абакумыч… — не удержалась она. — Одним словом, сверхсоревнование… И главным судьей в этом деле будут Матрена Дмитриевна и я… — похвалилась Настя.

— А это по какому же случаю… «сверхсоревнование»? — удивился Селифон. Он прекрасно знал, что во всех работах, от выпойки телят до подвозки корма, работники фермы давно соревновались.

Груздева на мгновение замялась и щеки ее еще больше порозовели. Но потом она решительно тряхнула головой.

— В ответ на дерзкий удар Фроськи мы, комсомолки, по предложению Матрены Дмитриевны соревнуемся помогать вам, Селифон Абакумыч, заместо Марины Станиславовны.

— То есть как это заместо Марины? — осведомился Адуев, чувствуя, что бледнеет.

— А вот так и заместо, чтоб за время ее болезни чистота и порядок в вашей квартире от женской руки, а также чтоб сытый теленок и хорошо продоенная собственная ваша корова…

Побледневшее лицо Адуева начало краснеть, краснеть. Он помолчал, подумал и потом, чего-то стесняясь, сказал комсомолке:

— Совсем забыл, что мне еще и к лесорубам проехать надо.

Селифон повернул к воротам.

До ворот он шел, не поднимая на Настю глаз. Подступившие к горлу спазмы душили его. В калитку шагнул поспешно. Поспешно закрыл ее за собою, но долго возился с поводом, отвязывая коня.

27

Через три месяца после того, как выписавшаяся из больницы Марина окончательно окрепла, друзья провожали Адуевых в Москву — на учебу в Комвуз.

В один из приездов в Черновушку секретаря райкома Быкова Селифон спросил:

— Михайло Михайлыч, мы вот тут с коммунистами, с товарищем Татуровым не один раз серьезный имели разговор о будущем: чтоб двигать колхоз вперед, надо учиться и колхозникам и их руководителям. Неграмотный председатель — половина председателя. И вот на правлении решили: в первую очередь учиться мне и ей, — Селифон указал глазами на Марину. — Помогите нам оформить это дело.

— Придумали хорошо. Тут, друзья мои, даже и согласовывать с краем не придется, а я всей душой, — одобрил Быков.

И вот Адуевы, окруженные тесным кольцом друзей, шли по улице. Впереди, позвякивая бубенцами, по сильно заснеженной дороге вперепляс шла тройка рослых темно-гнедых колхозных лошадей, запряженных Рахимжаном в дорожную кошевку, в новую, под польским серебром, дорогую сбрую.

Адуев и Марина были одеты по-зимнему, в козловые дохи и черные валенки. На голове Селифона серая мерлушковая папаха, у Марины соболья шапочка. От оживленных разговоров лица Селифона и Марины раскраснелись. Адуев необычно много говорил.

Указав на новый гараж колхоза, он обвел всех смеющимися глазами и сказал:

— Это, конечно, только начало. И так хочется знать, что здесь у нас будет завтра.

Адуев замолк. Только что улыбавшееся лицо его стало мечтательно-сосредоточенным: он глядел на вечно чистое небо, на заснеженные кудрявые Теремки, на широко расплеснувшееся в долине родное село.

Молчание, как всегда во время проводов, было томительно.

Марфа Даниловна, Вениамин Ильич, Матрена Погонышева и Герасим Андреич заговорили вдруг разом:

— Пиши нам, Селифон Абакумыч, а уж мы о всем, о всем напишем тебе…

— Пожалуйста, пишите и с дороги. Открытки я вам в маленький чемодан засунула… — Марфа Даниловна обняла Марину за плечи. — Как я рада за тебя, — шепнула она в ухо подруге.

Марфу Даниловну перебила Матрена Погонышева:

— В Бийске встренете Орефия Лукича, вспомните ему, как я на его пружинной кроватке дрыхла. А теперь, мол, у Матрены своя эдакая. Так и скажите: форменная, мол, на пружинах…

За деревней ямщик остановил тройку.

Прощаясь, Адуев снял шапку.

— Ну давайте, по русскому обычаю, целоваться, друзья!

Адуев бросил шапку на дно кошевки и поцеловал сначала Вениамина Ильича, потом стоявших рядом с ним Рахимжана и старика Дымова.

Аграфена Татурова, косясь на Марину, шепнула Селифону в ухо:

— О Леночке не беспокойся — она у нас у всех на глазах.

Селифон крепко прижал к себе Аграфену, благодарно посмотрел ей в глаза и поцеловал.

Матрена Дмитриевна вытерла платком губы и обняла Марину.

— Ну, дай тебе бог, Маринушка, благополучного хожденья по Москве. А то, сказывают, там трамваи, автомобили, оборони бог… густо идут.

Марфа Даниловна взяла голову Марины в руки, откинулась назад, внимательно посмотрела ей в глаза и потом крепко поцеловала несколько раз.

Чуть в стороне от всех провожающих безмолвно, безучастно, без кровинки в лице — Муромцева.

Анна Васильевна стояла с опущенными глазами: она словно все время пребывала в глубокой задумчивости, разрешая какую-то необыкновенно важную для нее задачу.

Марина подошла к ней и сдержанно, суховато сказала:

— До свиданья, Анна Васильевна.

Вздрогнув, Муромцева негромко ответила:

— До свиданья, Марина Станиславовна, — и пожала протянутую руку Марины.

Взглянув на оживленного, раскрасневшегося на морозе, огромного, казавшегося громоздким в козьей дохе Селифона, точно вовсе и не замечавшего ее безучастности, Муромцева попятилась и спряталась за спину отца.

— До свидания!..

— До свидания!

Ямщик, подобрав вожжи, ждал, пока Адуевы усаживались в кошевку.

— Трогай! — негромко сказал Селифон Абакумыч.