Горные орлы

— Силушка! — с отчаянием, с тоской вскрикнула она и так стремительно рванулась к Селифону, что чуть не сбила с ног заступившего ей дорогу второго милиционера.

Караульные взяли у Марины узелок с бельем и сумку.

— Отцы родные… Внук он мне… перекрестить дайте! Казенный человек, солдатик… Умру…

Бабка Ненила Самоховна, скользя на снегу, забегала вперед, загораживая дорогу ехавшему впереди милиционеру.

Селифон с Тишкой шли пешком. Толпа черновушан шумела на берегу.

Через полынью на Черновой ночью еще был устроен настил из жердняка. Народ на реку не пустили, лошадей вели в поводу на веревках. Обернувшись, Селифон увидел крутой яр, густо унизанный народом, серые дома Черновушки…

— Силушка! — донеслось в последний раз.

У того самого прясла, из которого вчера он выдергивал жердь, стояла Марина с напряженно протянутыми к нему руками.

Тишка шел и поминутно оборачивался. Вдруг он остановился и, несмотря на брань милиционеров, стал пристально смотреть на берег. Селифон тоже остановился и повернулся: рядом с Мариной, держась рукою за грудь, стояла простоволосая, полуодетая Виринея Мирониха.

Больную, раздавленную горем Марину домой с берега увел отец. Пистимея Петухова и Христинья Седова помогли ему уложить дочь в постель.

Марина пролежала в постели две недели.

Бледная, осунувшаяся, первый раз вышла она из дому, когда в горах бушевало половодье. Марина не могла оставаться в Черновушке. Тайно от отца она собралась в путь, уложила кое-какие вещи в котомку и на рассвете другого дня вышла.

«Месяц, два, три пройду, а дойду», — никаких других мыслей в голове у нее, кроме мыслей о помощи Селифону, не было.

На берегу широко разлившейся, белой от пены Черновой, залившей и тальники, и осинники, и луга, Марина не задержалась. Она пошла вниз по течению реки.

«Пойду в Светлый ключ, там кто-нибудь переправит…» В Черновушке Марина не рискнула просить кого-либо о переправе, опасаясь, что ее удержат насильно.

В первой же впадающей в Черновую беснующейся вровень с берегами речке Крутишке, при попытке перейти ее вброд, Марина чуть не утонула. Сбитую с ног и подхваченную быстрым течением, ее спас пастух казах Рахимжан, пасший на зорьке табун лошадей и бросившийся в речку на коне. Он же и доставил ее в деревню.

Станислав Матвеич увез дочь с собой на артельную пасеку.

За три месяца, пока стояло бездорожье, горе Марины «вошло в берега». Она начала жить ожиданием возвращения Селифона, ждала писем, слухов.

Ни Селифона, ни писем не было. В середине лета Марина случайно, от проезжего светлоключанского раскольника, узнала, что Селифона и Тишку из волости увезли в город Бийск. Она схватилась за грудь: казалось, ее ударили ножом в сердце.

15

Орефий Лукич по вечерам теперь стал заходить к Петухову, туда же собирались Дмитрий Седов и Станислав Матвеич. Не приходила только Марина. Пистимея укладывала «петушат» на полати и подсаживалась к мужикам с пряжей.

— День-два еще — и пиши пропало, — начинал Седов разговор о землеустроителе.

— А вдруг не приедет? — тревожившийся больше всех высказывал опасение Герасим Андреич.

— Не тот человек Быков, чтоб отступиться, — возражал Зурнин. — Только бы Черновая пустила.

Но, возражая, в душе Орефий Лукич тоже начинал опасаться. Лицо его мрачнело, чаще обыкновенного он беспокоил свой густой черный «ершик». Опасения все больше и больше овладевали и им.

— Только бы, только бы Черновая пустила… — изо всех сил стараясь придать бодрость своему голосу, повторял он.

— На руках перенесем, плевое дело! — решительно говорил Седов.

— Вот-то загудит Черновушка! — оживлялся Станислав Матвеич, Но, вспомнив о зяте, хмурился и смотрел безучастно.

Однажды плотник не выдержал и сказал:

— До сих пор не могу опамятоваться… Как штыком в живот…

— Ничего, ничего, старина, — торопливо остановил его Зурнин. — Теперь надо еще крепче держаться… — и перевел разговор на другое.

Ни сам Орефий Лукич, ни другие партийцы не заводили речи о Селифоне, — так тяжел был удар, особо ощутимый перед решительными схватками, когда дорог был каждый боец. Подозрение в убийстве алтайца, падавшее на Адуева, сильно било также по престижу коммунистов.

Зурнин, Герасим и Дмитрий снова и снова подсчитывали свои силы, прикидывая сторонников раздела елани и передела покосов.

Лучшие и ближние заливные луга, удобные для вывозки сена зимой, были в руках у самых крепких кержаков, захвативших их на правах первозасельников и всякими неправдами удерживавших это право давнего захвата. У большинства же покосы были по таким труднодоступным, крутым местам, что хоть на руках спускай копны. А о разделе Поповской елани и говорить нечего: охотников на нее хоть отбавляй, а хозяин один — поп Амос.

Перед переделом решили провести перевыборы совета, составили список лишенных права голоса по Конституции, наметили кандидатов. От партийной ячейки выдвинули в члены совета Герасима Андреича Петухова и Дмитрия Седова.

План первого организованного наступления на богатеев был продуман до мелочей и согласован с укомом.

Волземотдел, несмотря на бездорожье, должен был обеспечить присылку землеустроителя.