Горный цветок

Стальная громадина, лязгая гусеницами, надвинулась на окоп, грозя похоронить заживо. Николай рванул на себя пулемет и, прикрыв его телом, свалился на дно траншеи. Рука потянулась к связке гранат. «Отставить! — остановил его властный голос. — Отсечь пехоту».

Сержант поднялся, метнул одну за другой две бутылки с горючей смесью в только что проутюживший их танк.

Николай услышал чей-то ликующий возглас: «Горит!» Оборачиваться было нельзя, со всех сторон наседали гитлеровцы. Стиснув зубы, Шныриков бил наверняка, короткими, точными очередями.

…Шестеро уцелевших пограничников во главе с сержантом забросали гранатами и бутылками с горючей жидкостью новую волну надвинувшихся на них танков. Отсекая пехоту, Николай увидел, как вспыхнул факелом правофланговый танк. Но следовавший за ним открыл кинжальный огонь во фланг отделению.

Один за другим выбывали из строя пограничники. Оставшись вдвоем с тяжелораненым сержантом, Шныриков отполз в дальний конец траншеи, таща на себе командира. Сознание того, что он не один, придавало силы…

Теперь Шныриков лежал молча, перебирая в памяти недавнее прошлое. Он не заметил, как уснул. Разбудил дежурный.

— Подъем, Шныриков!

До левого фланга, где ставили вышку, было около двух часов езды.

Светало. Молочный туман затянул горы, окутав набухшую влагой землю. Машина плавно шла под гору. Грузовик спустился на шоссе, проехал несколько километров и, свернув на проселочную дорогу, преодолел первый виток серпантина. За поворотом пограничников обдал холодный ветер. Шныриков поежился.

— Ну и ветерок! — пожаловался кто-то.

Емелин что-то ответил, но слова его заглушил скрежет неточно переключенной скорости.

— Шныриков, дай-ка спичку, — высунулся из кабины сержант Ильин. — Замерз? Ничего, скоро приедем, там отогреемся.

— Ага! — односложно ответил Николай.

Ветер рассеял туман, сквозь пелену облаков пробивалось солнце. Горы, омытые дождями, сверкали ослепительно яркой зеленью и снежными шапками вершин.

— Гляди, Коля, — тронул его Емелин.

У самой дороги стоял покосившийся деревянный крест с поржавевшей фигуркой распятого Христа. На ладонях — кровь. Кровь напомнила о гибели друга. Почему-то вспомнилась осень тридцать восьмого года. Проводы в армию.

«Тебя, Коля, наверно, в Испанию, — говорил Михаил. — Эх, как с тобой хочется!» Но его не брали: не хватало трех месяцев.

Ни Николай, ни Михаил не знали тогда, что мятеж, поднятый генералом Франко, лишь прелюдия к другой, большой войне, которую развяжет фашизм. И что на эту войну ни один из ровесников Михаила не опоздает…

От резкого торможения Шныриков едва не упал на дно кузова.

* * *

— Приехали! — выскочил из кабины Ильин.

Откатив в сторону толстый ствол, Николай выбрал топор, предварительно попробовав, хорошо ли он насажен. Провел пальцем по лезвию, достал из-за голенища брусок и ловкими, привычными движениями поправил заточку.

— Теперь в самый раз, — сказал он и, ловко перехватив топор правой рукой, взмахнул им радостно, свободно.

Плотничать Шнырикову не привыкать. Нил Крндратьевич, бывало, подолгу учил сына нужному в хозяйстве ремеслу. Внимательно следил за его самостоятельной работой, пряча улыбку в густой бороде. «Помни, сынок, — говорил, — топор на Руси всегда первым инструментом был».

Расстегнув ворот и засучив рукава гимнастерки, Николай продолжал тесать ствол неторопливыми, размеренными ударами.

«Тук!» — лезвие топора наискось врубается в ствол. «Тук! Тук!» — рука умело меняет угол, и все три зарубки отваливаются завитком, оставляя ровную белую дорожку на древесине.

Николай рубит и рубит. Его движения скупы и точны. По лицу, несмотря на прохладу, катятся капли пота.

— Перекур! — объявляет сержант Ильин.

Шныриков ударом вгоняет топор в только что начатый третий ствол и, свернув самокрутку, прикуривает.

— До вечера управимся! — прикидывает Ильин.

— Раньше.

— Не устал? — сержант дышит тяжело.

— От чего? — улыбается Николай. — Это так, физзарядка.

Он заканчивает третий ствол и переходит к последнему.

Свежеет. Грозно хмурится прикарпатское небо. Крупными каплями падает дождь. На иссиня-черном небе замысловатым зигзагом вспыхивает молния.

— Давай! Заводи! Чуть левее, взяли! — командует сержант Ильин, исполняющий и роль прораба. — Эй, Шныриков, подсоби!

Николай оставляет топор и, поднатужившись, помогает поставить бревно на место.

— Хорошо! — останавливает Ильин. — Давай скобу. Так, бей!

Гроза прошла, снова пригрело солнце.

— Обед! — останавливает работу сержант.

Только расположились с котелками, как прискакал Варакин.

— Молодцы, — осмотревшись, похвалил он.

— Еще часок, и закончим! — доложил Ильин.

— Я и приехал вас поторопить. Снова получен сигнал. Банда. Заставе приказано быть в боевой готовности.

«Почему-то все думают, что это обязательно Бир», — подумал Шныриков, продолжая тесать последнюю перекладину.

После него остается ровная, гладкая, будто полированная, поверхность.

— Через час — на заставе, — вскочив на коня, напомнил Варакин. — Боевая готовность.

— Есть, боевая готовность! — повторил Ильин.