Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

Евгения Михайловна тайком от него обзвонила все учреждения, в которых регистрируются различные происшествия. Дорогая, заботливая Евгения Михайловна! Он тоже вчера поздним вечером прошелся как раз по ее следу по всем телефонам этих учреждений, и всюду ему отвечали: «Да ведь только что кто-то спрашивал!» А спрашивать и не стоило. С Риммой ничего не случилось. То есть случилось, должно быть, самое страшное, что в этих учреждениях не регистрируется. Уж он-то знает свою дочку! Знает и Вероника. И потому всю эту ночь они оба просидели у раскрытого окна молча. Так встретили рассвет, веселое щебетанье просыпающихся птичек, и первый солнечный луч, и металлический лязг первой утренней электрички.

И все же еще позавчера утром с Риммой было можно разговаривать попросту. Хотя холодные нотки внутренней отчужденности уже и тогда слышались в ее голосе.

Они, эти нотки, стали проявляться с тех недобрых пор, как в дом зачастил Мухалатов. И еще больше, когда он, Стрельцов, дал понять Мухалатову, что его посещения маложелательны. Римма это приняла как наитягчайшую обиду для себя лично. Не Мухалатов к ней — она стала ходить к Мухалатову!

И в тот вечер, после которого она домой не вернулась, Римма, конечно, тоже пошла к нему. Не имеет значения, куда именно. И не опросишь Мухалатова, что произошло между ними в тот вечер. Впрочем…

Может быть, стиснув зубы, попустившись отцовской гордостью, все же набраться решимости и спросить? Спросить… Но это же все равно что через замочную скважину подглядывать в комнату своей дочери! Нет, нет, на это он ни в коем случае не способен! Пусть Римма поступает так, как находит нужным сама. В ее нравственную чистоту он верит!

И еще пробежала одна электричка. Да все равно…

Прилетел ли ночью Иван Иваныч? Любопытно, зачем так, с ходу, вызывают и его в госкомитет? Лапик вчера по телефону говорила взволнованно и сердито, но из слов ее можно было понять только одно: предстоит тяжелый разговор у Жмуровой. И все. В чем дело? Что случилось?

Черт, как сильно болит левая рука! И ноги — глиняные…

С узенькой боковой тропинки Стрельцов вышел на открытую поляну. Его «коллега», коза, уже ходила по кругу на веревке, пощипывая траву. Здесь было как-то по-особенному солнечно и весело. День обещал быть очень жарким, но сейчас, в эту рань, повсюду, на траве, на разлапистых кустах шиповника, еще мерцала тихими огоньками роса.

Стрельцов сунул руку в карман. Он по утрам всегда брал для козы кусочек сахару. Вчера почему-то его любимицы на месте не оказалось, и сахар так и пролежал в кармане. Очень кстати.

— Ну что, коза, как поживаем? Не собираешься подавать заявление: в другое бы место колышек вбить?

Коза потрясла коротким хвостиком, приподняла голову. Уставилась на Стрельцова выпуклыми глазами с продолговатыми черными зрачками, но не подошла.

— Что же ты? — спросил Стрельцов. — Обиделась за вчерашнее? Ну, знаешь, вчера не я опоздал — ты опоздала. Получай свое, законное.

Приблизился к ней. Ласково потрепал по белой, чистенькой морде, почесал между рогами. И подал на ладони угощение. Коза не торопилась взять сахар, тыкалась носом, и черные, в мелких пупырышках ноздри шевелились у нее беспокойно. Наконец все-таки осторожно, зубами, ухватила лакомство. Сахар хрустнул и тут же вывалился изо рта козы на землю.

— Ну, дело твое, как хочешь! — сердито сказал Стрельцов. — А я совсем не уверен, что вечером буду тебя угощать зефиром.

Коза стояла, трясла своим коротким хвостиком. Потом потянулась к упавшим на землю сахарным крошкам. Обнюхала их, опять не взяла и, приподняв голову, оскалила крупные желтые зубы. Тихонько проблеяла. Стрельцов пожал плечами.

— Ты хочешь, коза, чтобы я тебя понял. А ты меня понимаешь? Меня сейчас понять еще труднее, чем тебя.

Коза копытила землю в том месте, где лежали кусочки сахара.

Потом Стрельцов бездумно сидел в вагоне электрички на залосненной скамье. Вагон пошатывало на быстром ходу. Убегали назад телеграфные столбы, тонкие березки и клены, изгибающиеся на ветру. Проплывали одна за другой платформы. Мелькали огороды, картофельные поля, дачные домики. Поодаль стремились к небу широкоплечие осанистые мачты высоковольтных электропередач. Обгоняя поезд, пылило по замощенной булыжником дороге несколько легковых автомашин.

Привычное все, очень привычное взгляду. Так и всегда, каждый день. Но ведь сегодня все иное… Ах, Римма, Римма!

Евгения Михайловна встретила Стрельцова докладом: Иван Иваныч прилетел благополучно, здоров и через водителя машины передал, что должен хоть раз в жизни основательно выспаться, а потому он приедет прямо в госкомитет.

— Еще Иван Иваныч просил сказать вам, — прибавила Евгения Михайловна, — что, если на заводе пожар, он может приехать и раньше.

— Следовательно?

— Я думаю, что «пожара» у нас нет никакого!