Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

И когда Стрельцов, недоумевая, выполнил это, Жора ударил его по щеке. Спокойно, деловито. И после стоял, разглядывая, словно выискивая место, в какое можно бы еще побольнее ударить.

Василий Алексеевич тоже стоял не двигаясь. Щека у него пылала. Он понимал, что он сейчас полностью во власти этого хулигана. Убежать от него он не сможет, на помощь никто не придет, а вступить в драку с ним… Он едва удержался на ногах от одной лишь пощечины.

— Что вам нужно от меня? — сказал он, негодуя. — Дайте сейчас же дорогу!

— Мне нужно… Мне нужно… — сказал Жора. И снова, еще сильнее, ударил Василия Алексеевича по щеке. — Цыц! Ни с места!

Стрельцов бросился на него. Все-таки это единственное, что он должен сделать, хотя и неизвестно, что после этого произойдет. Он уже ощущал острую боль в левом боку, будто туда вошла сталь ножа. Перед глазами, словно крылья ветряной мельницы, кружились какие-то черные тени.

— Тихо, профессор! — И Жора сдавил ему обе руки в запястьях так, что Стрельцов вскрикнул. — Стоять смирно! Часы мне твои не нужны, я не вор. А деньги все отдай. Добровольно. На гостинцы для больной Лики Пахомовой, поскольку ты там извинялся и выражал готовность. — Он ловко выхватил бумажник из внутреннего кармана пиджака, выгреб деньги, а бумажник бросил вперед, на тропинку. — Шагай, профессор. И помни: деньги ты отдал мне добровольно. Забудешь об этом…

Он развернул Стрельцова и сильно толкнул в спину. Василий Алексеевич упал. А когда поднялся, Жоры не было и в помине. Только чуть шелестели остренькие листочки стоящих близ тропинки кустов.

Все это произошло так стремительно быстро, что Стрельцову представилось: это случилось не наяву, а в каком-то странном, фантастическом полусне. Но крапивным ожогом горела щека, впереди на тропинке лежал опустошенный бумажник и глухо, неровными ударами постукивало сердце. Стрельцов понял, что до трамвая ему сейчас не дойти, ни за что не дойти. Он положил таблетку валидола под язык, сунул в карман бумажник, сделал один шаг, второй, и вдруг его потянуло куда-то совсем в сторону…

Пришел в себя он не скоро. Все небо теперь было в тучах. Дул резкий ветер и шумно трепал ветви куста, под которым он неведомо как оказался. Стрельцов ощупал рукой лоб, весь в липкой испарине.

«Выходит, я еще жив», — подумал он. Почему-то совсем равнодушно, будто даже не о себе, а о ком-то постороннем. Превозмогая слабость, встал, двинулся по тропинке.

Постовому милиционеру у трамвайной остановки он рассказал обо всем, что с ним случилось. Милиционер вежливо козырнул, поморщился.

— Что же это, гражданин, без всякого сопротивления отдаете деньги, а потом с заявлением. Мужчина же вы все-таки, а не дамочка! К тому же днем… Давайте пройдем в отделение, составим протокол, запишем приметы. Жора? Ну, эти — все они Жоры.

— Сейчас мне некогда, — сказал Стрельцов, — я не могу с вами пройти в отделение. Притом я очень плохо чувствую себя.

— Ну, приходите, когда будет время. И здоровье позволит.

Такси теперь нанять было не на что. Стрельцов отыскал в кармане брюк несколько медяков. Их было достаточно, чтобы доехать до завода, пользуясь трамваем, метро и автобусом.

— Василий Алексеевич, на вас лица нет! — всплеснула руками Евгения Михайловна, когда он вошел в приемную. — И чего было вам приезжать? До конца работы осталось каких-нибудь два часа!

— Да знаете, задержался. А у меня до сих пор не готова заявка на цветные металлы. Совесть мучает.

— Ну-у! — протянула Евгения Михайловна. — Эго только вы такой щепетильный. А что думали снабженцы, когда вам сначала на подпись совсем муру какую-то представили?

Она знала все, и знала, что Стрельцов собственной рукой пересчитал, переписал чуть ли не всю полностью заявку. Теперь она, исправленная, проверенная, заново напечатанная, лежала у него на столе, ожидая подписи.

— Нет новостей, Евгения Михайловна?

— Нет, — она помялась немного. — Два раза звонил, спрашивал вас Владимир Нилыч Мухалатов.

— Соедините! Скорее!

— Я выясняла. Он просто хотел вас поблагодарить за все.

— А-а! — устало сказал Стрельцов. И опустился в кресло. — Тогда не надо.

— И потом, — Евгения Михайловна замялась еще больше, — приходила от Ивана Иваныча его секретарша Аля и велела, чтобы я… Да я лучше вам покажу!

Тут она принесла копию того самого протокола стенограммы, который готовила она, а подписывал Стрельцов после отъезда Фендотова в Тбилиси.

— Видите, — показывала Евгения Михайловна, — помните эту вот страничку, которую вы меня заставили перепечатывать?

— Да, помню, конечно.

— Иван Иваныч велел эту страничку изъять и восстановить все, как было.

Кровь медленно и тяжело прилила к вискам Стрельцова.

— То есть как — изъять? На ней же записаны подлинные мои слова!

— Я так и объяснила Але. Тогда Аля взяла весь протокол и отнесла Ивану Иванычу. А когда вернула мне, в нем вместо исправленной вами лежала прежняя страничка. Та, в которой вы хвалите Владимира Нилыча. И я не знаю… Рядом с нею я все-таки положила и вашу. Заново перепечатала с черновика и положила. Как вы скажете? Какую оставить в деле?

Стрельцов потер лоб рукой.