Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

Потом Лика показывала ему самый короткий путь к трамвайной остановке, через парк, по малохоженой тропе. Брела прижимаясь к его плечу, и рассеянно, думая совсем о другом, с какой-то отчаянной душевной надсадой говорила, что есть же на свете такие счастливые люди, которые в лотерею или по займу выигрывают крупные суммы. Даже по десять тысяч! А ей — хотя бы рублей пятьсот! И себе и матери пальто зимнее. Кровати хорошие купить. И еще, на месяц целый, обо всем забыть и закатиться куда-нибудь на юг, к морю, пожить без всяких забот…

И вдруг ткнулась головой ему в грудь, мгновение так замерла и отпрянула. Пошла обратно со средины пути, не попрощавшись, не сказав вообще ничего, то и дело сбиваясь с протоптанной тропы на непримятую траву.

Александр провожал ее взглядом. Славная девушка! Чем же, чем и как ей помочь?

Откуда-то сбоку вынырнул, почти столкнулся с Ликой высокий, взлохмаченный парень. Волосы тяжело напирали ему на поднятый воротник пиджака. Маринич узнал, это — Жора, сосед Пахомовых по дому. Парень по-свойски, развязно махнул рукой в попытке схватить Лику за талию, но девушка, словно копируя, таким же быстрым и небрежным взмахом руки хлестнула парня по лицу. И, не запнувшись, не задержавшись даже на секунду, пошла своей дорогой.

Парень было кинулся за ней, но тут же остановился и только вдогонку прокричал какую-то злую похабщину.

Всю ночь потом Александру мерещилось черт знает что. Но выспался он все же отлично и наутро в свой отгороженный фанерой кабинет вошел с таким ощущением, будто вообще ничего не было накануне.

А день начался — и все вновь предстало в своей реальной действительности.

Заглянула Лика, не очень умело подрисованная, но с хорошо лежащей прической. Поздоровалась, сказала:

— Саша, я в банк поехала!

Ей не хотелось уходить. Она стала что-то припоминать из вчерашнего. Вдруг в ужасе спохватилась: «Машина стоит дожидается. Ну, будет мне от водителя!»

Едва за Ликой закрылась дверь, явился Мухалатов. Привычно подсел к столу, локтем оттолкнул счеты, чтобы лежать руке было удобнее.

— Ну — сказал он, позевывая.

— Поехали, — сказал Александр, догадываясь, за, чем пришел Владимир.

— Очень кстати. Не надо самому начинать. Пусть он сперва до конца выговорится. А вообще, если Владимир, вчера бросив телефонную трубку, сегодня сам лично пожаловал, значит, дело Власенкова серьезное.

— Как живем? — спросил Мухалатов. И снова протяжно зевнул. — Не выспался. Фигурально, всю ночь провел с Риммой. Сперва сидели в знакомой тебе «Андромеде», потом провожал ее на дачу, и там высококультурный Василий Алексеевич с такой отменной любезностью, будто пещерного жителя, принял меня, что Римма выскочила из дому вслед за мной и провожала до Москвы. Ну, а потом, разумеется, и я снова ее проводил. До ворот только. Положение обязывает, все-таки девушка. И совсем потом, под утро, она еще приснилась мне. Да. Но проклятый будильник зазвонил на самом интересном месте.

— Володя, мне не нравится… ты как-то так о ней говоришь…

— А когда, о ком и о чем я говорил иначе? Язык мой! Что же касается Риммы — подозрения да не коснутся жены Цезаря. Это хирургическая бестеневая лампа. Римму можно поднять к потолку и при ее свете спокойно делать любые операции.

— Римма любит тебя!

— Вот потому я так высоко, под самый потолок, ее и поднимаю. А меня нельзя не любить. Я тоже человек хороший. Хотя, наоборот, весь соткан только из теней. Меня не любит один Василий Алексеевич. И то несправедливо. К студенту Мухалатову он, между прочим относился хорошо.

— Почему, ты думаешь, он не любит тебя? — с сомнением спросил Александр.

— Отцы всегда не любят тех, кого любят их дочери, — афористично разъяснил Владимир. — А товарищу Стрельцову, в частности, кажется, что дети его единственной дочери будут непременно носить отчество — Риммовичи.

— А тебе давно бы уже следовало сказать Василию Алексеевичу, что его внуки будут носить отчество — Владимировичи.

— Трепаться, Сашка, сам знаешь, я люблю, но трепаться насчет Владимировичей — преждевременно. Пусть уж лучше по ночам товарищ Стрельцов со мной разговаривает высококультурно и Римма провожает меня до Москвы. Это никому не в ущерб, а жизнь между тем крутится, вертится, как шар голубой.

— Для меня мудрено, Володя.