Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

— Галина Викторовна? Сон! А Пахомова… Лика… Это совсем другое дело… «Папа Пахомов пошел пить пиво…» Это я хорошо помню. И обязательство свое публично перед ней извиниться я тоже помню. А вообще-то было очень смешно. И можно бы из-за этого не лезть на стену. Но что правда, то правда! Володька хотя потрепаться и не прочь, но оставаться свиньей перед девушкой не желает. Вот тут, Александр Иваныч, есть уже совершенно точные границы. Переступил — на осла! Лицом к хвосту! — как говорит наш рыцарствующий Василий Алексеевич Стрельцов. Не легко мне сегодня это далось. — Мухалатов вздохнул, вытащил из бокового кармана пиджака листок бумаги и подал Мариничу. — Но имей в виду, написал я сам, без диктовки, и уже на мыслящую голову. Передаю в твое распоряжение. Без всяких шуток. Наисерьезнейшим образом.

И Маринич вслух прочитал:

— «Письмо в редакцию. Во время воскресной загородной прогулки на теплоходе, будучи в состоянии непозволительного опьянения, грубо и безобразно я оскорбил сотрудницу бухгалтерии товарища Пахомову. Особенно отвратительно то, что случилось это в присутствии очень большого круга свидетелей, включая и совсем посторонних людей, а издевательские мои слова были облечены в форму невинной шутки. Поэтому я считаю себя нравственно обязанным извиниться перед товарищем Пахомовой публично, через нашу заводскую печать. В надежде, что товарищ Пахомова меня простит, я добавлю уже совсем просто: Лика, поверьте, это было без всякого злого умысла, я очень и очень вас уважаю. Владимир Мухалатов».

— Вот так, Саша! Я готов внести в это письмо любые поправки, но только усиливающие мою вину и степень осознанности этой вины. Не иначе. У меня есть собственные меры порядочности. И потом, знаешь… к некоторым фамилиям в конце очень ловко присоединяется совсем некрасивая «щина». Но она, друг мой, лепится всегда с таким ведь значением, которое ко мне, шалишь, никак не подходит. И поэтому, чтобы сохранить мне свою фамилию звонкой и чистой, без всяких довесков, я не могу не опубликовать это письмо.

Маринич подобрел. Но какой-то остаток недоверия все еще мешал ему заговорить с Владимиром на прежней, дружеской ноге.

— Зачем же ты отдал это мне? — спросил он с сомнением. — Взял бы да сразу и отнес в редакцию сам.

— Мне было бы легче, если бы это сделал ты. Могу, конечно, отнести и я. Будь покоен, по дороге не потеряю. Но тебе я отдал потому — слушай, Сашка! — очень уж долго между нами плывет какая-то муть. Не товарищи мы с тобой, что ли? — Он подмигнул Александру. — Не на одной земле живем и не за одни идеи боремся?

— Хорошо, Володя, — и Маринич протянул ему руку. — Действительно, черт его знает. Так вот и надо: друг другу в открытую. А это оставь. Ко мне как раз должен зайти редактор многотиражки. Я тебя понимаю, я передам ему. Но если смягчу кое-где?

— Александр Иваныч! Ни слова, ни запятой. Иначе станем врагами!

И Мухалатов не ушел — исчез. Но едва Маринич принялся на счетах проверять итоги платежных ведомостей, сданных Ликой в субботу, появилась и сама Лика. Под глазами у нее обозначились глубокие черные круги. Взгляд усталый, потерянный, а лицо — серое, словно припорошенное землей. Злая беда, точившая Лику весь воскресный день, за одну эту ночь, казалось, подрезала ее совершенно.

— Лика! Да что это с тобой? Второй день ты сама на себя не похожа. Ну скажи, наконец, в чем дело? Мы же с тобой друзья, — Маринич схватил ее за руки, холодные и безразличные, притянул к себе. — Ли-ка! Нельзя же так!

Она отвела взгляд в сторону.

— Саша… — проговорила совсем безнадежно, — Александр Иванович, у меня недостача в кассе… Пятьсот сорок рублей.

Маринич попятился. Какая ерунда! Что она говорит? Пятьсот сор… Да нет, не может быть… Наверно, Лика о чем-то другом… Не может быть у нее такой гигантской недостачи! Вообще никакой недостачи не может быть!..

— Постой! Постой! — сказал он, все еще думая, что это несерьезно. — Ты что-то такое… Ты хорошо ли проверила? Такая с-сумма… Это же…

— Проверила. Еще в субботу. Все думала, надеялась: просто ошиблась… И сегодня снова журнал пересчитала… Я не знаю, куда девались эти деньги… Андрей Семеныч сказал: «Плохо ваше дело, Пахомова!» Саша, меня будут судить?

— Зачем же ты сразу Андрею Семенычу?

— Ну, я сидела, все ордера пересчитывала… А он зашел в кассу… Я не могла…

И Лика заплакала. Беззвучно, не шевеля даже плечами. Просто частой очередью покатились слезинки у нее по щекам.

А Маринич стоял оглушенный и не знал, что ему делать. Все оказывалось серьезным, очень серьезным. Когда не сходится в балансе актив с пассивом, можно заставить себя в наказание просидеть над оборотными ведомостями хоть всю ночь напролет, но ошибку в подсчетах — пропавшую сумму — найти. Наказание не слишком-то страшное. Если не хватает наличных денег в кассе, а все подсчеты и записи верны, здесь уже ничего не высидишь. Вкладывай в кассу свои, и как можно скорее. Все равно, знаешь ты или не знаешь причины недостачи. Иначе будет худо. А где Лика возьмет пятьсот сорок рублей?