Город

Михаил не знал как управляться с Пальцеломкой, а потому сразу после первого выстрела и после его попытки перезарядиться, прозвучал крик. И всё же, раздался ещё один, оглашающий всю округу страшным громом, залп.

Люди замешкались, засуетились. В телеге, на которой был возведён шатёр, и в которой ютились управляющие всеми беженцами, раздались разбуженные крики. Несколько людей легко одетыми выскочили из палатки, на одной стороне которой зияли две дыры.

И что самое главное, Михаила нигде не было видно. Он не очень хорошо управлялся с Пальцеломкой, но прости отлично использовал навыки смешения с толпой. Выстрелы стихли — он, судя по всему, менял укрытие, прятался. Люди же наоборот повскакивали со своих мест, похватались за рукояти дубинок и заточек.

Но прежде чем они успели это сделать прозвучал один тихий свист, затем другой и ещё несколько. С таким свистом воздух разрезается острой крепкой сталью. И каждый такой свист оканчивался хлюпающим звуком, точно рыбе отсекали голову.

Мужик, шедший бок о бок с Петром, схватился за дубину, сделал несколько шагов вперёд и подставил своему потенциальному обидчику спину.

Пётр, по кличке Лавина, не хотел его убивать, а потому сказал:

— Эй, мужик, спрячься. Спрячься пока всё не уляжется, ты не должен умирать, у тебя семья.

Он обернулся и, воспользовавшись моментом, с размаху зарядил Петру по лицу. Спустя мгновение уже второй удар прилетел ему, но выше, по голове, и уже по лежащему, распростертому на снегу Лавине. Мужчина накинулся на него, пытаясь сломать ему руки, которыми он закрывал голову, и вдруг раздался третий выстрел. И снова Петра накрыло тело.

Он спихнул его с себя, уселся на колени, рядом стоял Михаил, снова перезаряжающий орудие. Его пальцы, переломанные, синели, он не научился заряжать Пальцеломку, каждый выстрел стоил ему сломанного пальца. Можно сказать, он стрелял своими пальцами.

Перед глазами стояла пелена, убитый человек валялся рядом, истекая кровью, которая прыскала у него из груди и изо рта, заставляя снег становиться красным.

Всё вокруг полыхало битвой. От полыхало только одно слово, на самом то деле ни единого огонька, полноценная ночь с белеющим огрызком в небе. Но люди, люди бились меж собой, кто-то рубил с плеча, кто-то только что парировал удар своим собранным из металлолома копьём и заносил его остриё над головой противника.

Пётр перестал различать где свои, а где чужие, все походили друг на друга, а потому сеча стояла кровавая и безжалостная — каждые несколько секунд падало чьё-то тело, навсегда проваливаясь в сон. Люди сбивались в стаи, кричали что-то, наваливались со всех сторон, окружая, путаясь, и вдруг рубя тех, кто их только что прикрывал. И наоборот.

Из темноты показался отчётливый силуэт, кто-то побежал на них двоих. Над правым ухом раздался выстрел, который оглушил Петра и заставил стоять в его ушах тугому звону.

Лавина вгляделся в человека, которому в живот только что была пущена пуля, это был один из них. Тот самый, который спрашивал про гонца. Теперь и люди Михаила путали друг друга. Все всё путали, никто ничего не видел во тьме.

Огромная людская махина, сотканная из беженцев и их телег, врезалась, споткнулась о караван, в котором находились лидеры беженцев. Они взобрались на свои повозки и на плечи друг друга, всматриваясь в темноту, пытаясь разглядеть хоть что-то. Они ждали конца битвы, ждали приговор, который им вынесут, продолжать им путь или нет. И пока они смотрели за ужасной битвой, мужики, женщины и дети, все они не упускали возможности делать ставки и переговариваться между собой, делая ставку то на один силуэт, то на другой. Но к какому бы силуэту они не приглядывались, глаз всё равно надолго не задерживался. Тел становилось всё больше, они устилали снег своим бесчисленным количеством. Очевидно, что стольких людей в нападавших не было, но имеет ли это значение для человека, злого, голодного и измученного, когда рядом с ним кто-то оголтело размахивает топором?

Это и был план Михаила. Положить несколько тел, чтобы смешать десятки между собой и заставить драться. Если бы у кого-то нашёлся фонарь, то, возможно, наведя его на толпу, он бы увидел, что нет уже никаких нападавших кроме Петра и Михаила и что стражники дерутся сами с собой.

Лавина обернулся: труп человека, который успел нанести ему несколько ударов, всё также лежал в луже собственной крови. А снег намок, побурел под ним, как и под другими.

И вдруг он заметил что-то. Но это что-то было настолько незнакомое, что Пётр не мог даже своевременно подобрать нужное слово — оно, долгое время не тронутое, крутилось у него во рту точно карусель. Это слово… тонет.

Он понял. Этот человек тонул. Лёд под ним проломился и он тонул, а снег уже вовсе не бурел, он намокал от влаги, высвобождающийся наружу.

— В сторону! — Пётр схватил Михаила за руку и рванул вместе с ним в сторону от разлома. — В сторону! Лёд рушится!

Опора под ними проломилась и нога Петра угодила в пролом. Под тем трупом, трупом человека из их отряда, которого убил Михаил, теперь тоже чернела растекаясь ледяная вода.