Город

Фелл вспомнил того солдата, подбежавшего к нему с нагрудником. И другого, что в бою бросил ему меч. Следовало признать, что правда в словах Марцелла была.

– Ты что хочешь сказать? Что Индаро из ваших? Из Высших?

– Нет, я просто к тому, что она пользуется благами крови, текущей в ее жилах. Как и большинство жителей Города. Ее мать была отпрыском семейства Керр, породившего также и Флавия Ранделла Керра, бесславно погибшего не так давно. Ее отец Рив, потомок Гильомов, гораздо старше Шаскары. Если Индаро опять-таки переживет сегодняшний день, она будет жить долго. Ее весьма трудно убить.

– Да. Такую женщину не всякий день встретишь.

– Ага, вижу, она тебе небезразлична… Что ж, в наши дни подобные ей действительно редкость.

– У нее есть брат…

– Был. Рубин мертв.

Фелл об этом уже догадывался, но Марцелл дал ему окончательное подтверждение.

– Так ты знаешь обо всем, что происходит в Городе? – спросил Фелл.

– Нет. Далеко не все. Например, я так и не знаю, что там за история с клеймеными. Надеялся, ты мне расскажешь.

Фелл невольно задумался: «Теперь, когда все катится к концу, есть ли причина молчать?»

– Ранул, тот гонец, носил клеймо в виде буквы «эс», – продолжал Марцелл. – И твой дружок Рийс тоже. Полагаю, такое же когда-то имелось и у тебя!

– Так Рийс умер?

– Да.

– Мальчишками мы все были здесь заложниками, – пояснил Фелл. – Рийс, я, Ранул… и остальные. Император велел убить нашего друга… сжечь заживо при всем народе. Его звали Сэми.

– Не устаю изумляться странности вашего мышления, низшие существа… – Марцелл смотрел на него, явно недоумевая. – Что Мэйсон, что ты: столько лет питать злобу! Плести заговоры и пытаться разрушить великий Город, и из-за чего? Из-за личных обид…

– Я был ребенком, – попытался объяснить Фелл. Подумал и сказал: – Мальчишка умирал в жутких мучениях, а он смотрел и смеялся. Такой твари не позволено жить, будь она императором или нищим.

– А другие в толпе тоже смеялись?

– Да. Для них это было развлечение. Ради него они и собрались… Расскажи мне про Ранула. Как он погиб?

– Он пытался убить императора и почти преуспел. Это было около восьми лет назад. Он явился под видом панджалийского гонца. Это племя, обитающее в засушливых пустынях на дальнем северо-востоке Одризии. У них до сих пор сохраняется четкое деление на касты. Гонцы у них считаются святыми. В них с колыбели воспитывают готовность к священному подвигу, если племени будет грозить смертельная опасность. Они неграмотны и немы – в ранней юности каждому из них урезают язык. Согласно традиции гонцу бреют голову, татуируют на ней послание и позволяют волосам отрасти. Тогда гонец отправляется ко двору чужеземного правителя. Там ему вновь бреют голову и читают послание.

– Так Ранул дал вырезать себе язык?

Фелл невольно представлял задиру-толстяка времен их общего детства. Какая решимость была нужна, какая глубокая ненависть, чтобы ступить на подобный путь!

– Все было сделано настолько доподлинно, что его и вправду допустили к императору. Повторяю, он почти преуспел.

– Что же с ним сделали?

– Я не знаю. Меня там не было. Знаю только по рассказам, что он был хитер и дрался храбро. Он получил серьезную рану. Еще он каким-то образом захватил бесценный артефакт Высших и угрожал его уничтожить. Ареон позволил ему уйти и унести добычу с собой в сточные подземелья, лишь бы избежать безвозвратной потери…

– Что за артефакт?

– Вуаль Гулона, – сказал Марцелл. Заметил озадаченный взгляд Фелла и пояснил: – Выглядит как женская безделушка, а на деле обладает невероятным могуществом. Ареон без Вуали и сам как будто неисцелимую рану получил.

– Каким образом Ранул о ней узнал?

– Ему помогли. – Лицо Марцелла омрачилось. – Изнутри.

Фелл мотнул головой:

– Получается, вы невероятно цените какой-то клочок ткани, но при этом бросаете тысячи мужчин и женщин в обреченную битву за недостижимые цели! И еще нас странными созданиями называете…

– Все мы сложно устроены, – с оттенком гордости заявил Марцелл. – Мэйсон говорил, что Ареон – зло. На самом деле это не так, хотя он действительно совершил немало злодейств. Однако он способен и к величайшей доброте, и к состраданию, и, уверяю тебя, к сожалению… Как и я сам.

– И о чем же ты, государь мой, жалеешь?

– О том, что убил единственное существо, любившее меня всей душой… – Взгляд Марцелла обратился внутрь. – Слова Мэйсона напомнили мне кое о чем, давно позабытом. Мы ведь остались здесь, в Городе, с теми, кто называл нас богами, ради любви. А я предпочел погубить свою любимую, чтобы спасти себе жизнь. До сего часа я скорбел о ней и сожалел о ее смерти, но рассматривал эту смерть как печальную необходимость. А теперь вот задумался: чего стоило мое чувство, если я отказался от него так легко?

Фелл ощутил, как его охватывает холодная брезгливость.

«Вот они мы, – подумал он, – стоим над разрушенным Городом, а его верховный правитель горюет о погибшей любовнице, вместо того чтобы скорбеть о невинных жертвах: мужчинах, женщинах, детях. Как и о верных воинах, павших сегодня…»