— Мне нужна сила твоей должности, Говард. Мне необходим весь авторитет ФБР за моей спиной, чтобы заглянуть в пасть льва.
— Понимаю, — Лонгстрит позволил себе довольно надолго замолчать, но затем все-таки продолжил: — Алоизий, ты же знаешь, что ты все еще в моем списке облажавшихся? Ты манипулировал мной, заставив нарушить обещание, исполнить которое я поклялся ценой своей жизни.
— Я прекрасно это понимаю.
— Хорошо. Я сделаю все, что смогу, чтобы открыть тебе доступ за ту дверь, но затем, это будет только твое шоу. Я выступлю лишь наблюдателем.
— Спасибо. Этого вполне достаточно.
Их официант вернулся со свежей дымящейся порцией телячьих мозгов. Он поставил тарелку перед Лонгстритом, отступил на шаг и с трепетом воззрился на гостя, ожидая его вердикта. Заместитель исполнительного директора ФБР отрезал кусочек от края, проткнул его вилкой и поднес дребезжащую массу к губам.
— Совершенство, — произнес он, наслаждаясь блюдом с полуприкрытыми от удовольствия глазами.
На этом официант поклонился и с явным чувством удовольствия и облегчения, повернулся и растворился в полумраке зала.
41
Брайс Гарриман вышел на крыльцо маленького, аккуратного коттеджа, построенного в колониальном стиле и расположенного на жилой улице Дедхема, Массачусетс. Сдержав улыбку, он повернулся, чтобы пожать руку хозяину — физически слабому, но вполне здравомыслящему восьмидесятилетнему старику с тонкой шапкой седых волос, из-за которых его голова блестела, как бриллиант.
— Огромное вам спасибо за ваше время и за вашу искренность, мистер Сандертон, — сказал Гарриман. — Вы уверены насчет письменных показаний?
— Если вы считаете это необходимым, то да. Это была чертовски ужасная история — я сожалею, что стал ее свидетелем.
— Я прослежу, чтобы нотариус принес вам к обеду копию для подписания, а к вечеру уже отправил ее мне.
Снова поблагодарив Сандертона и обменявшись с ним еще одним теплым рукопожатием, Гарриман спустился по ступенькам и направился через дорогу, где у обочины был припаркован его автомобиль. День клонился к вечеру, на дворе стоял канун Нового года, и возвращаться по праздничным пробкам в Нью-Йорк в свою квартиру на Верхнем Ист-Сайде будет чертовски муторно. Но Гарримана это не волновало. Фактически, его на данный момент не волновало ничто, кроме триумфа, который он переживал.
Гарриман придерживался старого изречения: если написать одновременно сразу шести сильным мира сего одинаковое сообщение «
Большой прорыв случился сразу после завтрака, когда он просматривал старые газеты пригорода Бостона, где вырос Озмиан. И в газете «Дедхем Таунсмен» он нашел то, что искал. Почти тридцать лет назад Озмиан был арестован за порчу имущества католической церкви Милосердной Богородицы на Брайант-Стрит. Вот и все, что сообщалось, одна-единственная запись, похороненная в старой газете, но Гарриману и этого было достаточно. Звонок в Массачусетс показал, что Озмиана быстро освободили, а обвинение было снято, но это не остановило репортера. В одиннадцать он уже сидел в самолете, направлявшемся в Бостон. К двум он добрался до церкви Милосердной Богородицы и получил список людей — вместе с адресами — которые были прихожанами церкви во время того инцидента. Он постучал всего лишь в три двери, прежде чем ему удалось найти нужного человека — Джайлса Сандертона — который не только вспомнил ту историю, но и оказался ее очевидцем.
И рассказ, который он поведал, был настоящей бомбой.
В то время как его такси направлялось к аэропорту Логана, Гарриман расположился на заднем сидении, перебирая свои заметки. Около тридцати лет назад Сандертон присутствовал на полуденной мессе — ее проводил отец Ансельм, который был одним из наиболее почитаемых священников той церкви. В тот день посреди проповеди дверь открылась, и в зале появился подросток Антон Озмиан. Не говоря ни слова, он прошел по главному нефу церкви к алтарю, опрокинул его, сорвал с него распятие и, как бейсбольной битой, ударил им отца Ансельма. Священник упал на пол, и подросток продолжил избивать его. Оставив отца Ансельма истекать кровью у основания алтаря, Озмиан бросил на пол окровавленное распятие и, повернувшись, попросту вышел из церкви так же спокойно, как и вошел в нее. На его лице не было никаких признаков гнева — лишь холодная решительность. Прошло несколько месяцев, прежде чем отец Ансельм смог снова ходить и разговаривать, а вскоре после этого он переехал дом для отставных священников и спустя некоторое время скончался.