Город без людей

Прошли годы. Одно лето сменялось другим. Узеир стал уже восьмидесятилетним старцем, но по-прежнему жил в деревне. Ни на один день не забывал он о своем заветном желании переселиться в касабу, где по вечерам на улицах ярко горит свет и круглые сутки весело журчит вода. Он все время ждал для этого подходящего случая. Но что поделаешь, случая этого Узеир так и не дождался. Земля оказалась сильнее его... Она постоянно требовала к себе внимания и всегда сполна получала то, что требовала: ее вспахивали плугами, взрыхляли мотыгами, засевали семенами, стригли серпами, били цепами... А когда все работы заканчивались, она покрывалась снегом, потом ее сковывал гололед, затем дороги ее размывала грязь — и люди так и оставались на земле, которая никуда их от себя не отпускала.

Сострадание

Перевод Л. Медведко

Реджеб потянулся. Посмотрел на спящую рядом с ним жену. Бедняга разметалась в постели, словно в предсмертных муках. Слышалось ее тяжелое дыхание, прерываемое жалобными стонами. Ее грубые, мозолистые руки были крепко сжаты. Крупные капли пота одна за другой стекали у нее по лбу и, смывая грязь на лице, катились по загорелой шее, собирались во впадинах около ключиц и капля за каплей опять впитывались в смуглую кожу. Ее большие, бесформенные груди, словно два блина на сковороде, расплылись, сливаясь с окружающей их темнотой. Они опускались и тяжело подымались вновь при каждом глубоком вздохе... Реджеб долго смотрел на жену и наконец заключил про себя: «Да, пожалуй, только слепой может назвать ее женщиной...»

Было уже далеко за полночь, но по-прежнему стояла духота и в воздухе не чувствовалось никакой свежести. Пошарив руками, Реджеб нашел свои йемени. Уверенно шагая в темноте, направился к двери. Выйдя во двор, он лег на землю.

Деревня словно потонула и растворилась в темноте душной летней ночи.

Желая отвлечься от грустных мыслей, Реджеб достал свою деревянную табакерку и свернул папиросу. На душе было тяжело. Сердце сжимала непонятная тоска. Это чувство было совсем не похоже на то, какое он испытывал в тот день, когда его не избрали старостой. Его нельзя было также сравнить и с обидой, наполнявшей его душу в тот день, когда его избили жандармы... Пожалуй, оно мало чем напоминало и ту горечь, которую он испытал после того, как продал свою тележку за пять лир и через полчаса узнал, что мог бы ее продать за семь с половиной... А сейчас вроде и не произошло ничего такого, что могло бы его огорчить или как-то обеспокоить. Свеклу, кажется, посеяли вовремя, хромавшая буйволица уже выздоровела, корова отелилась, с жандармским чавушем[13] они помирились и даже как-то вместе с ним играли в кофейне в «шестьдесят шесть». Кажется, никаких причин, чтобы быть недовольным жизнью, не было. Реджеб несколько раз перевернулся на земле с боку на бок. Решив наконец больше не думать об этом, он успокоился и уснул.

* * *

Когда он проснулся, солнце стояло уже высоко. Жена и дочь, наверное, давно ушли работать в поле. Реджеб сладко потянулся, встал и не спеша направился к дому. Около печи он нашел кувшин айрана, накрошил туда хлеба и с аппетитом поел. С хозяйством жена уже управилась: постель убрала, лепешек приготовила, скотину напоила. Ему вроде делать нечего. Разве что пойти в кофейню и сыграть в «шестьдесят шесть»? Кажется, ничего такого не случилось, что могло бы испортить ему настроение. Но идти играть в карты сегодня почему-то не хотелось. Томившая душу тоска овладела сейчас всем его существом. Она, казалось, острым лемехом врезалась в самое сердце, все переворачивая у него внутри. Аллах, аллах! И какая только могла быть причина для этой тоски? Когда долго не бывает дождя, его тоже гложет тоска, но совсем не такая. Когда не всходят семена, он тоже страдает, но не так... Когда в дверях появляется сборщик налогов, тоже на душе становится тоскливо, но опять же не так...

«Сходить, что ли, на поле?.. — подумал Реджеб. — Может, там хоть немного развеюсь. Да заодно посмотрю, что женщины делают...»

Дождя давно не было, и земля, припекаемая солнцем, потрескалась. От куч навоза, наваленных в небольших загонах около домов, распространялся тяжелый, удушливый запах. Под палящими лучами солнца вся деревня словно вымерла: вокруг ни души, ни звука.

Пройдя последние дома деревни, Реджеб остановился, вытер платком мокрое от пота лицо. «Если и в аду такая жарища, — пробормотал он, — то надо будет постараться попасть в рай». Сощурив глаза, Реджеб посмотрел на поле. Все оно было словно усеяно работающими женщинами, напоминавшими издали в своих широких фиолетовых шароварах разбросанные по полю кочаны цветной капусты.

Капли пота, стекая с бровей, обжигали глаза. Сквозь дрожащее марево поле вырисовывалось где-то очень далеко, расплывчато и неясно, как во сне. Ему казалось, что его лихорадит сейчас в этой адской жаре. В воздухе, то подымаясь, то опускаясь, беспрерывно мелькали мотыги. Они без устали взрыхляли выжженную землю, спасая задыхавшиеся от жары маленькие свекольные корни.