Город без огней

Ни один огонек не зажигался по вечерам — его некому было зажечь. Так хотел Огниц. Даже птицы улетали на ночь из города, да и то это были те, которые залетели сюда днем случайно.

Иногда он бродил пешком, но все равно обязательно поднимался на крышу. Это был венец его дня.

* * *

В сутках города было несколько минут, когда Огниц позволял стать ему цветным. Это всегда случалось на рассвете.

Чернота отхлынула — акварельная заря города родилась. Бессонные улицы готовились приветствовать горожан.

Стерильная студийная тишина вот-вот должна была треснуть от возвращенного гула. Поедут тройки и десятки, уверенно рассекая желтыми выпуклыми лбами упругий утренний воздух. Озабоченные люди будут привычно штурмовать их, думая о своих проблемах. И никто никогда не узнает ничего об Огнице.

Солнце начало свой путь, сокращая тени. Легкий ветер шевельнул зеленую листву деревьев и утих. Было по-прежнему пустынно. Подойдя к окну, Лада смотрела на утреннее шоу. Ей очень хотелось выйти из дома и встретить рассвет в городе. Но она боялась идти одна, по совершенно пустым улицам, мимо пустых домов. А Генрих спал мертвецким сном.

Прошло несколько минут, краски стали ярче. Снова налетел ветер, сильно примял траву и растревожил дремоту яблонь. Шум ветра был единственным звуком в этой кошмарной сурдокамере. Отвлекшись на звук, Лада не сразу заметила, что заря становится серо-стальной. Превращение произошло за полминуты; поначалу Ладе показалось, что это облако закрыло солнце, но на небе не было ничего, стальное светило продолжало светить на сером небосводе…

Где-то вдалеке проехала первая десятка. По улице прошел человек. Город проснулся.

* * *

Шел дождь. Серая вода пузырилась на асфальте, казалось, это был лес, непроходимый лес ливня.

* * *

Ораниенбаум мертв. Полная тишина. Темнота. Близок асфальт. Ночь дышит безжизненным азотом. Безветрие, как в квартире. В городе остались одни лишь деревья, но и они умерли. Вросли в мертвую землю. Стоят как железобетонные памятники глупости человечества. Все живое ушло, улетело, уползло. Все стало камнем.

…Тарахтенье старого мотора. Огниц, больше некому. Выехал из-за угла, бледно светя ближним светом. Слышно, как в кабине вовсю орет радиоприемник. Огниц медленно-медленно едет по синусоиде, едва не стукаясь передними колесами о поребрики.

Машина проезжает мимо, в темноте тлеют серые огни. Огниц направляется к девятиэтажке…

Генрих осторожно заводит двигатель «Жигулей», тихо выезжает на дорогу. С большим трудом ориентируясь в темноте, он медленно поезжает за Огницем.

Огниц остановился у «кораблика», вышел из машины, даже не захлопнув дверцу. Генрих остро пожалел, что пустился в эту авантюру один. Вдвоем они могли бы угнать машину Огница, и посмотреть, что же такое она из себя представляет. О последствиях он не думал.

Генрих стоял за углом дома, не боясь быть замеченным. В такой темноте нормальный человек ничего не увидел бы, что уж тут говорить об этом старом пердуне с его зрением. Тем более, разве мог он допустить, что в городе, кроме него, есть кто-нибудь еще?

Силуэт Огница исчез во втором подъезде. До Генриха донесся слабый стук прихлопнутой двери. Через несколько минут Огниц появился на крыше. Не боясь, он подошел к самому краю. «Чтоб ты свалился», — тоскливо подумал Генрих. И тут же раскаялся.

* * *

Самый тоскливый предрассветный час. Направления особенно пусты и безнадежны. Генрих брел по середине улицы, не зная куда. Пустые. Безжизненный воздух. Что ж, скоро встанет тускло-стальное светило. Что тогда?.. Марионетки, мнящие себя хозяевами города, будут ходить по нему, плакать, смеяться, любить и ненавидеть — жить. Марионетки. Марионетки. Марионетки.

Марио-нетки. Марио-нетки. Марио-нетки — как два шага. Игрушечные люди. Люди из толстого картона. Из грубого, шершавого картона. С головами на шарнирах.

Все двери домов открыты. Уходящие на ночь не запирают квартир. Генрих зашел в несколько хат, но пожалел; в них стояла такая звенящая пустота, что от нее можно было сойти с ума. Теперь он шел наобум, но ему казалось, что он стоит на месте, а улицы с домами движутся навстречу ему. Это было как опьянение, но разум Генриха оставался чистым. Он шел, а серый восток привычно наливался сталью.

* * *

Это была ночь Огница. Только его. Огниц был хозяином ночи. Он был здесь хозяином всего, а ночи — в особенности. И глядя на ночной город с крыши дома, чувствовал себя богом. Да, Огниц в Городе — бог, если и не бог, то царь, хоть и анонимный. Пусть при нем не падают ниц, но ведь никто не спорит с ним, что он — царь. Значит, он — царь: разве этого мало?

Бросив последний взгляд в черноту, Огниц спустился на чердак, а потом на лестничную площадку верхнего этажа и вызвал лифт.

Дорога мягко катила старый автомобиль, радио доносило последние известия. Все было как обычно, но в душу Огница (если только она у него была) закралось легкое чувство тревоги, слишком легкое, чтобы ему можно было придать значение. Он и не стал придавать ему значения.

Огниц ехал на северо-запад. Там, на самой окраине, был его дом. Даже нечто гораздо большее, чем дом.