Город Бездны

– Теперь взгляните сюда. Абсолютно иные клетки, расположенные куда более упорядоченно, с ровными сросшимися стенками – это обеспечивает прочность структуры. Видите дополнительный слой по обе стороны оболочки? В ней преимущественно целлюлоза.

Он коснулся другой кнопки, и клетки стали прозрачными, наполнились какими-то туманными силуэтами, похожими на привидения.

– Видите коконовидные органеллы? Это зарождающиеся хлоропласты. А структура вроде лабиринта – эндоплазматическая сеть. Все это можно наблюдать исключительно в растительных клетках.

Гитта постучала по коре в том месте, куда Дитерлинг первый раз направлял сканер:

– Значит, здесь дерево больше напоминает животное, а там – растение?

– Разумеется, это морфологический градиент. Ствол состоит из сугубо растительных клеток – ксилемный цилиндр вокруг сердцевины. Когда змея впервые прикрепляется к дереву и оборачивается вокруг ствола, она все еще животное. Но в тех местах, где гамадриада соприкасается с деревом, ее клетки изменяются. Мы не знаем, отчего так происходит, – порождается ли этот процесс чем-то содержащимся в лимфатической системе змеи, либо дерево дает химический сигнал для начала слияния. – Дитерлинг указал туда, где спираль словно прирастала к стволу. – Такая клеточная консолидация должна занимать несколько дней. По ее окончании змея оказывается неотделимой от дерева – по сути, становится его частью. Но и в этот период она все еще остается животным.

– А что происходит с ее мозгом? – спросила Гитта.

– Он ей больше не нужен. По большому счету, и нервная система тоже – в нашем понимании.

– Вы не ответили на мой вопрос.

Дитерлинг улыбнулся:

– В первую очередь молодняк поедает материнский мозг.

– Они пожирают свою мать? – ужаснулась Гитта.

Гамадриада, слившись с деревом, сама становится растением. Но это происходит лишь после того, как змея достигает зрелости и обретает способность спирально обвить ствол от земли и вплоть до зеленого полога. К тому времени новые гамадриады в ее псевдочреве уже почти сформировались.

Наше дерево наверняка перенесло несколько слияний. Возможно, настоящее дерево давно сгнило и от него остались лишь сросшиеся оболочки мертвых гамадриад. Впрочем, не исключено, что последняя присоединившаяся змея в некотором смысле все еще жива – широко расправив свой фотосинтетический капюшон на вершине дерева, упивается солнечным светом. Никто не знает, как долго змеи способны прожить в этой последней, «безмозглой», растительной фазе. Однако рано или поздно другая зрелая особь приползет к этому дереву и заявит на него свои права. Она заскользит вверх по стволу и пронзит своей головой капюшон предшественницы, а затем расправит собственный капюшон над ним. В тени, без солнечного света, капюшон быстро засохнет, а новая змея сольется с деревом и сделается почти растением. Остатки ее животной ткани пригодятся лишь для того, чтобы снабдить пищей молодняк, который появится через несколько месяцев после слияния. Некий химический сигнал разбудит новорожденных, и они прогрызут себе путь из чрева, переваривая на ходу свою мать. Сожрут мозг, затем спустятся по спирали, продолжая питаться родительским телом, пока не выйдут наружу у самой земли, – полностью сформировавшиеся, готовые охотиться молодые гамадриады.

– Тебе это кажется отвратительным, – угадал Кагуэлла мысль Гитты. – Но на Земле случаются вещи и похуже. Так называемый австралийский паук по мере созревания его потомства просто превращается в кашу. Согласись, в этом есть некая дарвинистская чистота эксперимента. Эволюция не слишком обеспокоена тем, что случается с существами, которые уже передали по наследству генетическую информацию. Ты привыкла, что взрослые животные некоторое время присматривают за потомством, воспитывая и оберегая его от хищников. Но гамадриадам чужды подобные условности. Даже только что вылупившаяся змея куда сильнее любого из местных животных, а значит, не нуждается в защите. И учиться чему-то новому незачем – все уже давно заложено. Для взрослых особей почти не существует селекционного отбора, препятствующего их гибели в момент рождения потомства. Поэтому для молодняка абсолютно логично насыщаться собственными матерями.

Пришла очередь улыбнуться и мне.

– Вы, похоже, восхищаетесь этим.

– Да разве можно не восхищаться столь безупречным процессом?

Не совсем уверен, что дальше события развивались именно так. Я смотрел на Кагуэллу, одновременно приглядывая за Гиттой. Первым начал действовать Вайкуна… или все-таки тот парень, Родригес?

Вайкуна сунул руку в карман и достал пистолет.

– Родригес, отойди в сторону! – приказал он.

Я был в полном недоумении. Родригес держал руку в кармане, словно собирался оттуда что-то вынуть. Вайкуна выразительно повел дулом пистолета:

– Я велел тебе отойти.

– Доктор, – вмешался я, – вы не желаете объяснить, с какой стати угрожаете одному из моих людей?

– С радостью объясню, Мирабель. После того, как разделаюсь с ним.

Родригес посмотрел на меня широко открытыми глазами. Он казался изумленным:

– Таннер, не знаю, что ему нужно. Я просто собрался перекусить…