Город Бездны

– Нам повезло, – сообщила Шантерель. – Сканы Саммартини оказались среди пяти процентов уцелевших, а поскольку мои бабушка и дедушка уже имели детей, наша линия сохранилась.

Голова у меня пошла кругом. Значит, у Шантерели два типа родственников: одни воспроизводятся в виде бесконечных копий-симулякров, а другие… размножаются естественным способом. И то и другое Шантерель Саммартини воспринимала как само собой разумеющееся. Эти компьютерные копии действительно были для нее чем-то вроде родни, проживающей на удаленном анклаве в другой части системы.

– Поскольку все прошло нормально, – продолжала она, – наша семья финансировала дальнейшие исследования, которые прекратились после гибели Кэлвина. Как я уже говорила, мы всегда состояли в близких отношениях с кланом Силвест. У нас есть доступ к большей части информации, накопленной их лабораториями. Поэтому мы очень быстро добились успехов. Теперь нам известны способы сканирования без смертельного исхода… Но зачем вам это? – В ее голосе появилось раздражение. – Вы же не из Мульчи, а из Полога. Значит, я не сообщу ничего нового.

– Почему вы решили, что я не из Мульчи?

– Вы умны, – по крайней мере, вас не назовешь непроходимым идиотом. Между прочим, это не комплимент, а констатация факта.

Очевидно, ей даже в голову не пришло, что я могу быть родом из другой системы. Это полностью противоречило ее представлениям о мире.

– Отчего бы вам не развлечь меня? Вы подвергались сканированию, Шантерель?

Она посмотрела на меня как на сумасшедшего:

– Разумеется.

– Как у вас называются такие интерактивные сканы?

– Симулякрами альфа-уровня.

– Значит, сейчас где-то по Городу разгуливает ваша копия?

– Она на орбите, тупица. Технология сканирования никогда не пережила бы эпидемию, если бы не карантин.

– Ах, ну да. И правда, тупицей надо быть, чтобы не догадаться.

Она сделала вид, что не услышала.

– Шесть или семь раз в году я поднимаюсь в «Убежище» отдохнуть и развеяться. «Убежище» – это анклав над Ржавым Поясом. Туда никогда не попадали споры чумы. Там меня сканируют, и действующая копия вбирает в себя последние два-три месяца моей жизни. Я уже не думаю о ней как о моей копии, скорее как о старшей сестре, более умной и осведомленной обо всем, что со мной когда-либо случалось, – словно она всю жизнь была рядом.

– Представляю, насколько обнадеживает такая мысль: когда приходит срок, ты вовсе не умираешь, а просто расстаешься с одним из вариантов существования. Впрочем, как я понимаю, никто из вас еще не умирал физически?

– До эпидемии так и было. Но не сейчас.

Я вспомнил о том, что говорила мне Зебра.

– А вы, Шантерель? Вы явно не герметик. Может, бессмертная, из тех, кому достались гены долголетия?

– Мне достались не самые худшие гены, если вас это интересует.

– Но и не самые лучшие, – поправил я. – Следовательно, вам по-прежнему необходимо, чтобы крошечные машинки уничтожали в теле ненужные клетки и помогали расти нужным. Я правильно понял? Кажется, для этого не надо быть гением дедукции. Кстати, о машинах… Что с ними случилось после эпидемии?

Я посмотрел вниз. Фуникулер только что совершил прыжок над подвесной железной дорогой. По ней скользил сквозь ночь одинокий паровоз-«зефир» с четырехсторонней симметрией, везя цепочку вагонов в какой-то отдаленный район.

– Вы не заставили их самоуничтожиться прежде, чем до них добрались споры чумы? Пожалуй, люди вашего типа должны были так поступить.

– А вам-то какое дело?

– Просто интересуюсь, не пользуетесь ли вы «топливом грез»?

Шантерель не ответила.

– Я родилась в две тысячи триста тридцать девятом. Мне сто семьдесят восемь стандартных лет. Я видела чудеса, недоступные вашему воображению, ужасы, которые свели бы вас с ума. Я чувствовала себя богиней, играющей в некую игру, изучала параметры этой игры и даже выходила за ее рамки, словно ребенок, которому подсунули слишком простенькую головоломку. Этот Город менялся у меня на глазах тысячи раз. Сначала он становился все прекраснее, потом превращался в нечто отвратительное, мрачное, ядовитое. Я буду здесь, когда он вновь найдет способ вернуться к свету, случись это через сотню или тысячу лет. Может, вы думаете, что я должна с легкостью отказаться от бессмертия? Или запереться в дурацком металлическом ящике и трястись от страха? – Ее глаза с вертикальными зрачками в прорезях кошачьей маски экстатически блестели. – Ни за что! Я уже пригубила огненную чашу, и моя жажда неутолима. Вы хоть представляете, каково это – незащищенной прогуливаться по Мульче, где все совершенно чужое, и знать, что внутри тебя все еще находятся механизмы? От этого испытываешь какой-то первобытный восторг – все равно что плясать на углях или плавать с акулами.

– В «Игре» вы тоже участвуете ради первобытного восторга?

– А сами как думаете?