Город бездны

Но это меня не успокаивало. Я лишний раз убедился, что с моей памятью случилось нечто непоправимое. Я по-прежнему наблюдал эпизоды из жизни Хаусманна. Правда, ладонь кровоточила слабее, чем в первые дни моей болезни. Похоже, индоктринальный вирус катализировал выброс уже имевшихся образов — причем резко противоречащих официальной версии событий на «Сантьяго». Должно быть, вирус должен был вот-вот покинуть мой организм. Однако видения становились все более четкими, и я все глубже отождествлял себя с Небесным. Если вначале я был зрителем, то теперь сам играл роль Небесного. Я слышал его мысли, чувствовал едкий привкус его ненависти.

Но этим дело не ограничивалось. Вчерашний сон, где я смотрел на раненого человека в белой комнате, тревожил меня не меньше. После некоторых размышлений я, кажется, понял почему.

Этим человеком без ступни мог быть только я сам.

В таком случае — кто смотрел с площадки в резервуар с гамадриадой в Доме Рептилий? Это мог быть только Кагуэлла.

Конечно, все можно списать на переутомление. Но я не первый раз видел мир его глазами. Вот уже несколько дней меня преследовали сны, похожие на обрывки воспоминаний — сны, где мы с Гиттой занимались любовью. Оказалось, что я мог вызвать из памяти самые потаенные изгибы ее тела. Почему-то я помнил, как моя рука скользит по ложбинке вдоль ее позвоночника, по выпуклостям ее ягодиц. Я мог представить себе вкус и аромат ее кожи. Здесь была какая-то тайна, которую я не мог разгадать… или не хотел, потому что разгадка содержала в себе нечто слишком мучительное.

Я знал лишь одно: оно связано с гибелью Гитты.

— Послушай, — сказала Зебра, вновь наполняя мою чашку горячим кофе, — а может, Рейвич решил сам искать смерти?

Я заставил себя сосредоточиться на ее словах.

— Я мог бы выполнить это желание еще на Окраине Неба.

— Ну, значит, какой-то необычной смерти. Какая возможна только здесь.

Она была невероятно красива. Поблекшие полосы подчеркивали природную лепку ее лица, придавая ему сходство с неокрашенной маской. Сейчас, сидя за завтраком, друг напротив друга, мы впервые ощутили некое подобие близости — с тех пор, как нас соединил Пранский. Сегодня мы не занимались любовью — и дело было не только в том, что я был до предела измотан. Зебра также не проявила инициативы. Ничто в ее поведении или манере одеваться не указывало на то, что наши отношения когда-либо носили не только холодновато-деловой характер. Вместе с внешними проявлениями исчезла и их причина. Не могу сказать, что это была тяжелая потеря. Не только потому, что я был не способен сосредоточиться на таких простых и естественных вещах, как физическая близость. Просто в прежних поступках Зебры слишком явно ощущалась наигранность.

Я попытался почувствовать себя обманутым, но безуспешно. Я тоже не был образцом честности.

Но как легко она изменила внешность…

— Вообще-то, — проговорил я, — есть еще один вариант.

— Какой?

— Человек, которого я видел, не был Рейвичем, — я поставил пустую чашку и поднялся.

— Ты куда?

— Пойду прогуляюсь.

В Эшер-Хайтс мы отправились вместе.

Вагончик приземлился, осторожно коснувшись рычагами-опорами скользкой от дождя поверхности выступа. Сейчас движение снова стало оживленным. День был в разгаре. Костюмы прохожих — равно как их анатомические особенности — выглядели чуть менее вызывающими. Казалось, общество Кэнопи предстало в ином виде — граждане, ведущие более размеренную жизнь, которым чужды безумные ночные развлечения. Конечно, и здесь не обошлось без эксцентризма. Я не встретил особенных отклонений от пропорций нормальной человеческой фигуры, хотя в этих пределах было представлено все разнообразие видоизменений. За исключением экзотических вариантов кожной пигментации и волосяного покрова, наследственные признаки не всегда можно было отличить от работы Миксмастеров — или их подпольных коллег.

— Надеюсь, ты не просто решил прогуляться, — заметила Зебра, когда мы высадились. — И не забывай, что тебя кое-кто ищет. Можешь считать, что они работают на Рейвича, но хочу тебе напомнить, что у Уэверли есть друзья.

— В других системах?

— Думаю, нет. Зато они могут выдавать себя за иммигрантов. А еще есть твой Квирренбах.

Она закрыла за собой дверцу, и фуникулер немедленно умчался выполнять очередное поручение.

— Он может вернуться с подкреплением. И начнет поиски с Доминики — если ты действительно оставил его там. Не так ли?

— Совершенно верно, — согласился я — надеюсь, не слишком озабоченно.