Город бездны

У меня сорвался голос.

— …чтобы убить бандита, который приставил нож к горлу жене Кагуэллы. Таннер не собирался убивать Кагуэллу. Он стрелял под таким углом, чтобы его хозяин не получил серьезного ранения.

— И…?

— Таннер выстрелил.

— И все получилось, как задумано? — подсказала Зебра.

Я вновь увидел, как Гитта оседает на пол палатки. Цена ошибки Таннера.

— Кагуэлла действительно выжил, — проговорил я, собравшись с силами. — Таннер безупречно знал анатомию. Убийце-профессионалу это необходимо. Такие люди знают, какие ранения точно приведут к смертельному исходу. Эти знания можно использовать иначе: выбрать направление, чтобы прострелить человека насквозь и не убить его.

— Прямо хирургия, — заметила Шантерель.

— Так оно и есть.

Я рассказал, что обнаружил сканер Миксмастера. Зажившую сквозную рану, которую мог нанести только луч лазера. Луч пробил поясницу и вышел через живот чуть выше. На сканере это выглядело как тающий инверсионный след самолета.

— Но это значит, что… — протянула Зебра, и я перебил ее:

— Можно, я сам? Это значит, что я — тот человек, на которого работал Таннер Мирабель. Кагуэлла.

— Чем дальше, тем хуже, — прокомментировал Квирренбах.

— Не перебивай, пожалуйста, — Зебра строго поглядела на композитора. — Я сама ходила с ним к Миксмастеру, если помнишь. Он не выдумывает.

— А вы, — я повернулся к Шантерель, — видели результат генетических изменений, которые кто-то произвел у меня в глазах. Это было сделано по просьбе Кагуэллы — он поручил работу ультра. Он был страстным охотником. Но дело не только в этом, верно? Кагуэлла заказал себе ночное зрение, потому что ненавидел темноту. Она напоминала ему о том, как он сидел в своей детской — маленький, одинокий — и не надеялся, что его спасут.

— Ты говоришь о Кагуэлле в третьем лице, — заметила Зебра. — Почему? Ты уверен, что ты — это действительно он?

Я тряхнул головой.

Я вспомнил, как стоял на коленях под дождем, полностью опустошенный. Чувство потерянности все еще сохранялось. Но мне уже удалось взять его под контроль, выстроить вокруг него леса. Пока хлипкие — но это позволит мне действовать в настоящем.

— Косвенно — да. У меня есть его воспоминания — правда, обрывочные и не более отчетливые, чем воспоминания Таннера.

— Давайте подведем итог, — предложил Квирренбах. — У вас, черт побери, нет ни малейшего представления о том, кто вы такой на самом деле — или я не прав?

— Нет, — сказал я, восхищаясь собственной выдержкой. — Я Кагуэлла. Теперь я в этом абсолютно уверен.

— Таннер хочет убить тебя? — спросила Зебра, когда машина Шантерель приземлилась возле привокзальной площади и мы вышли наружу. — Хотя у вас были весьма тесные отношения?

Белая комната, голый человек, съежившийся на полу… Эта картина мелькнула у меня перед глазами, точно на экране стробоскопа. С каждым повторением она становилась все более отчетливой.

— Случилось нечто отвратительное, — сказал я. — То есть человек, которым я являюсь — Кагуэлла, — сделал с Таннером нечто отвратительное. Теперь Таннер хочет мне отомстить — и я не уверен, что осуждаю его.

— Я тоже вас не осуждаю, — сказала Шантерель. — Я имею в виду вас обоих. Если бы вы… Таннер… не выстрелили…

Она смутилась и умолкла. Что я мог сказать? Представить себе картину этих перепутанных воспоминаний и личностей не легче, чем держать в уме схему плетения многоцветного гобелена.

— Таннер промахнулся, — проговорил я. — Этот выстрел должен был спасти жену Кагуэллы, но достался ей. Думаю, это была первая и фатальная ошибка за всю его карьеру. Просто момент был слишком напряженным.

— Ты говоришь так, словно оправдываешь его, — сказала Зебра.

Мы снова шли по площади. Теперь здесь было куда более людно, чем несколько часов назад. Судя по внешнему виду палатки Доминики, представители правопорядка так до нее и не добрались. Клиенты тоже не проявляли к ней интереса. Наверно, тело Доминики, увитое гирляндами змей, все еще висит над кушеткой, на которой она отправляла свои ритуалы нейронного экзорцизма. Слухи о ее гибели уже должны были распространиться по всему Малчу, но атмосфера нелегальности, окружающая ее заведение, по-прежнему создавала вокруг ее палатки нечто вроде зоны отчуждения.

— Не думаю, что его кто-то осуждает, — сказал я. — То, как я с ним поступил…

Я снова увидел белую комнату. На этот раз глазами человека с отрезанной ступней. Я ощущал его наготу и мучительный страх — страх, наполняющий меня неизвестными до сих пор эмоциями. Такое бывает с человеком, которому впервые вкололи галлюциногенный препарат.

Я смотрел глазами Таннера.

Тварь шевельнулась в нише, разворачивая свои кольца — лениво, неспешно, словно понимая крошечным завитком своего мозга, что добыча не исчезнет у нее на глазах.