Город богов

— Да! Беги! Прячься! Такая игра мне нравится много больше предыдущей! А когда устанешь, вспомни о своем даре. Теперь ты можешь прибегнуть к его помощи. Ведь ты ошибся, — раскатисто смеясь, воскликнул Губитель, — как же ты ошибся! И был-то всего лишь в шаге от истины. Да, я пользуюсь чужой силой, не желая растрачивать по пустякам свою. Ты прав и в том, что я высасываю чужое могущество. Однако для этого мне совсем не обязательно вынуждать противника сделать первый шаг. Мне достаточно жертвы!

— Того, чем жертвуют, — проговорил Шамаш. Он выпрямился, однако его мускулы остались сжатыми, напряженными, чуть сощуренные глаза пристально смотрели на врага, ожидая нового удара. В них не было страха, более того, они казались спокойны, как никогда, полны той уверенностью, которая неведома людям, не знающим своего следующего шага по дороге судьбы.

Евсей, не отрываясь, глядел на происходившее, все более и более ощущая себя камнем у дороги, доской в повозке каравана, не участником событий, а всего лишь безгласным и неподвижным наблюдателем, от которого ничего не зависело, которому не было дано вмешаться в ход событий, но лишь смотреть и ждать. Временами отчаяние, презрение к своей беспомощности сжимали его кулаки, сверкали гневом в глазах. Но потом эти чувства сменялись любопытством, столь свойственным летописцу, воспринимавшему все происходившее не только как реальность, но и основу будущих легенд, которые ему предстояло написать, во имя живущих и тех, кому только предстояло родиться.

— Довольно, — выбросив вперед руку с растопыренными пальцами, будто ловя дыхание своего противника, вскричал Нергал. — Это продолжается уже слишком долго, и мне надоело! Готовься к смерти, чужак! И молись своим богам, чтобы они помоги и защитили тебя, ибо мы не простим и не пощадим самозванца! — он так часто повторял это слово, что стал даже сам сомневаться в его истинности.

Увидев, что в ответ на нескрываемую угрозу Шамаш лишь чуть склонил голову, а в его глазах — и вовсе невиданная вещь! — зажглось сочувствие, Губитель вновь замычал в яростном бессилии, бросившись в бой. Он был ослеплен безумным гневом настолько, что не увидел…

Потом, вспоминая случившееся, раз за разом прокручивая несколько скоротечных мгновений сражения в своей памяти, никто из ставших его безучастными свидетелями людей не мог понять, что же произошло. Просто растерянность вдруг отразилась на лице Нергала, которое стало медленно скривиться от боли и удивления, по мере того, как Губитель ощутил, понял, что налетел на клинок меча, зажатого в руке Шамаша.

— Как… — с удивлением проговорил он, не понимая, как могло случиться, что какое-то жалкое оружие смертного нанесло ему роковую рану.

Демоны закричали, обращаясь в столбы сизого дыма, который на миг окутал тело Абры, чтобы затем, на крыльях его последнего выдоха, устремиться за пределы земли людей.

— Мы еще встретимся! — донеслись до колдуна последние, заглушаемые надрывным гулом чужих ветров слова. — Ты не победил меня, Шамаш, лишь убил смертное тело, в которое на краткое мгновение вселилась моя сущность! Если бы я был в истинном обличии, все было бы иначе! И даже это — лишь случайность! Тебе повезло. Я недооценил тебя. В следующий раз… В следующий раз все будет иначе! И тогда ты заплатишь мне. За все!

Когда голос затих и последние призраки-тени уползли вслед за своим повелителем, колдун склонился над жрецом, приподнял голову умиравшего.

— Господин… — не спуская с бога солнца взгляда измученных, полных боли и отчаяния глаза, прошептал Абра. Он хотел что-то сказать, спросить, может быть, постараться объяснить причину своих поступков, попросить, вымолить если не прощение, то хотя бы понимание и сочувствие к стоявшему перед лицом конца, но у него едва хватало сил на то, чтобы удерживать сознание, не позволяя ему рухнуть в бездну пустоты.

Между тем купол, укрывавший спутников Шамаша от стихий, подвластных воле Губителя, распался столь же быстро и внезапно, как и возник, выпуская людей из-под своего прозрачного свода.

Лис остался с подростками, которые, едва поняв, что опасность миновала, сразу замкнулись, замерли, опустив головы на грудь, старательно пряча глаза и мысли. Воин уже больше не боялся, что им угрожает какая-либо опасность извне, и даже убрал так и не пригодившийся меч обратно в ножны, но, глядя на Сати и Ри, он не мог не понимать, что в их душах творилось что-то неладное, их потрясали бури страстей, с которыми не просто справиться и видавшему виды караванщику, не то что 15-летним, сущности — совсем еще детям. Он волновался за них, совершенно отчетливо видя, какую опасность представляли собой эти чувства, способные толкнуть на бегство от жизни, в поисках спасения от всего в забвении, хранимом в недрах самоубийства.