Город Брежнев

Душ был раздельный, на шесть рожков, по три с каждой стороны, и сделан очень просто: каркас из железных швеллеров, к нему приварены жестяные стенки, толсто покрытые голубой масляной краской. Особенно густо краска легла по углам – наверное, чтобы прикрыть дырки от небрежной сварки. Но дырок было много, к тому же краска при желании отковыривалась. А желание было, кто бы сомневался. Кто сомневался, мог просто посидеть полчасика в мужской раздевалке – сомнения сразу отпали бы. В угол, к которому была приварена смежная с женским отделением стенка, налепливалась, как пчелиные соты, гирлянда пацанов, беззвучно воюющих за доступ к дырочке на ту сторону. Долгой беззвучности, конечно, не получалось – либо подсекальщики начинали ругаться, либо кто-нибудь, не удержавшись, срывался с нижнего швеллера и гулко влетал в стенку плечом или коленом. Девки тут же поднимали визг, а пацаны разбегались от греха. Хотя настоящей опасности не было: подсекальщиков застучали всего раз, в самом начале первой смены, – корявая дура Майка из второго побежала ябедничать воспиталкам. Ее девки же за это и зачморили. Дырки замазали еще парой слоев краски, которая воняла дольше, чем выполняла маскирующую задачу. Именно тогда у баб из старших отрядов и появился ритуал отвешивать пенделя салажатам со следами голубой краски на лбу или на плече.

У меня следов краски не было. Не подглядывал, хотя, конечно, очень хотелось. Но как-то дебильно это – толкаться плечами ради того, чтобы воткнуться ресницами в неровную дырку и попытаться что-то рассмотреть, пока сзади шикают, наваливаются, а то и орут дурным голосом: «Девчонки-и! А Артури-ик подсекает!» А случая, чтобы я в душе один и с той стороны кто-нибудь, не выпадало.

Сейчас мне было не до подсеканий – скорее до выпаданий уж. Между ног пекло и ныло, как будто там рваные раны, а не пара розовых полосок на самом дурацком участке кожи. Светлана Дмитриевна, заметив мои страдания, выдала мне пузырек с тальком и велела почаще обмываться теплой водой с мылом, а потом присыпать стертые места. О том, насколько вода в душе теплая, можно было спорить, причем каждый час с иными аргументами, но именно после обеда вода в баке нагревалась до самого ништяка.

Ладно хоть Серый не в курсах – иначе быть мне Джоном Кровавое Яйцо минимум до конца смены.

Я, морщась, разделся и замер. За голубой стенкой загрохотали, затопали и заголосили совсем не пискляво – в женское отделение ввалилась, судя по звукам, толпа девчонок, приписанных к старшим отрядам. Они толкались, перешучивались, орали: «Лилька, кончай, че как дура!» – и шуршали одеждой. Раздевались.

Я судорожно начал вспоминать, как пацаны подбираются к глазкам, оставаясь незамеченными: пальцами надо вцепиться за верхний швеллер, а краем стопы встать на нижний, чтобы не светить соседней кабинке слишком близкие к стенке ноги. Девки же не дуры, поймут, что это значит. Я сделал крадущийся шаг в угол, тут же отшатнулся к скамейке и сел. В раздевалку юркнул незнакомый чувак – моего возраста или чуть постарше, очень загорелый и с волосами, выцветшими на солнце до соломенного оттенка. Он подмигнул мне, примерился и очень ловко прилип – к стенкам руками-ногами, а к сварочным глазкам в углу – носом. Надолго прилип. Я встал и снова сел, сложил одежду в аккуратную стопочку, потом зачем-то натянул трусы. Мыться при посторонних не хотелось, а голым сидеть неудобно. Чувак явно был посторонним, местным, со станицы. У нас все в шортах ходили, а местные – в длинных штанах. Они иногда к нам забредали, не штаны, в смысле, а местные. Нечасто. То трепались, то в гости звали, просили с бабами из первого отряда познакомить, обещали показать схроны с оружием и угостить чачей. Накалывали, конечно. На дискотеку рвались, но их не пускали. В душе местных я до сих пор тоже не видел. И теперь просто не знал, что делать.

Чувак на секундочку отлип от дырки, чтобы показать мне, как радуется зрелищу он сам и отдельные его части, – и припал к глазку снова. Вякнуть, что ли: «Девчо-онки, мы вас видим?» – вяло подумал я. Нет, нельзя. Во-первых, я этих девчонок не знаю, и они меня не знают. Во-вторых, это для своих такой прикол, а местный мне не свой. Девчонки, в принципе, тоже, раз незнакомые. Хотя нет, они же из Брежнева приехали.

За стенкой зашумел душ. Чувак отпрыгнул на середину раздевалки, морщась, вытер лицо и полушепотом объяснил:

– Под воду полезли, не видать ни фига. Ну там такие бабы, у меня прям во стояк, аж шкура говорыть. Курить нет у тебя? Ладно. А ты чего не зексаешь?

Я дернул плечом и пробормотал:

– Чего я там не видел.

– Ладно пороть-то. Такие телки там, лохматые, сиськи – во, – не унимался чувак.

За стенкой смеялись, плескались и болтали, пахло цветочным шампунем, хотелось замереть и слушать. И смотреть.

– Да у нас на КамАЗе такого вообще… – сказал я, неопределенно усмехаясь. Росла во мне злоба оттого, что местный смотрел на наших девчонок, я ему позволял – а сам, главное, не смотрел.

– Вот вы пули льете, литейщики, ага.

Чувак засмеялся, настороженно прислушался и сказал: