Город будущего

Мишель закрыл глаза и нырнул в толпу, только что вывалившуюся из дверей театров. На площади Оперы его взору предстала раззолоченная толчея элегантных богатых господ — в мехах и кашемировых одеяниях холод им был нипочем! Обогнув длинную вереницу газ-кебов, Мишель выбрался на улицу Лафайет.

Перед ним была прямая как стрела дорога длиною в полтора лье.

— Бежать! Подальше от всех! — сказал он себе.

Несчастный юноша шел, едва волоча ноги, падая и поднимаясь, не чувствуя ничего, словно какая-то сверхъестественная сила поддерживала его и толкала вперед.

Чем дальше удалялся он от людей, тем тише и пустыннее становилось вокруг. Однако вдали можно было различить гигантское зарево электрического света; непонятно откуда доносился чудовищный, ни на что не похожий фантастический треск.

Вопреки всему Мишель продолжал свой путь и вскоре был буквально оглушен ужасающим грохотом, вырывавшимся из огромного зала, где свободно размещались десять тысяч человек. На фронтоне огненными буквами сияла надпись:

ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ КОНЦЕРТ.

Да! Действительно, электрический концерт! А какие инструменты! Двести фортепьяно, соединенных между собой по венгерскому способу[192] с помощью электрического тока, звучали одновременно, повинуясь пальцам одного лишь артиста! Одно-единственное фортепьяно мощностью в две сотни инструментов!

— Бежать, бежать! — прокричал несчастный, преследуемый неотвязным демоном. — Вон из Парижа! Только вдали от него я сумею, быть может, обрести покой!

Ноги не держали его, но, поборов собственное бессилие, он почти ползком добрался до водоема Виллетт, но там окончательно заблудился и, решив, что он находится у ворот Обервилье, пошел по нескончаемой улице Сен-Мор. Через час он был возле здания тюрьмы для малолетних преступников на улице Рокетт.

Тут его поджидало еще одно зловещее зрелище: готовясь к утренней казни, строили эшафот!

Под веселое пение плотников помост вырастал буквально на глазах!

Мишель в ужасе отшатнулся и тут же с размаху налетел на какой-то открытый ящик. Подымаясь, он обнаружил внутри металлического корпуса электрическую батарею.

Тут его осенило: голов больше не рубят, теперь убивают электрическим зарядом! Это больше походит на божественную кару!

Несчастный издал душераздирающий вопль и бросился прочь.

Колокол церкви Святой Маргариты пробил четыре раза.

Глава XVII ЕТIN PULVEREM REVERTERIS [193]

Где провел наш герой остаток этой страшной ночи? Куда завела его судьба? Заблудился ли он, тщетно пытаясь вырваться из этого проклятого, ненавистного Парижа? Трудно сказать.

По всей вероятности, он кружил по бесчисленным улицам возле кладбища Пер-Лашез, поскольку Остров Мертвых теперь оказался в окружении жилых кварталов. Париж уже простирался на восток вплоть до фортов Обервилье и Роменвиль.

Как бы то ни было, но, когда первые лучи зимнего солнца озарили заснеженный город, Мишель очутился на кладбище.

Он совершенно обессилел, мысли его застыли, из памяти стерся даже образ его милой Люси. Несчастный напоминал блуждающий призрак: здесь, среди могил, он был не посторонним, он чувствовал себя как дома.

Он пошел по главной аллее, потом свернул вправо и по вечно сырым тропинкам дошел до нижнего кладбища.

Все вокруг сверкало первозданной снежной белизной. Отяжелевшие ветки деревьев, склонившиеся над могилами, словно оплакивали умерших, роняя вниз капли тающего на солнце снега. Только кое-где, на вертикально стоящих надгробных камнях, где снег попросту не мог удержаться, можно было прочесть имена покойных.

Вскоре показалось полуразрушенное надгробие Абеляра[194] и Элоизы; три колонны, служившие опорой источенному временем архитраву,[195] еще держались прямо, подобно Грекостасису[196] на римском Форуме.

Взгляд несчастного безразлично скользил по именам на могильных плитах: Керубини,[197] Абенек,[198] Шопен, Массе, Гуно, Рейер.[199] Здесь упокоились те, кто жил музыкой и, возможно, умер ради нее! Однако ничто не привлекло его внимания.

Мишель миновал и надгробие, на котором не было ни дат, ни украшений, ни трогательных надписей, но стояло одно лишь чтимое в веках имя — Ларошфуко.[200]

Затем он очутился в маленьком городке опрятных, как голландские домики, могил, с начищенными до блеска оградами и полированными пемзой ступенями. Его охватило непреодолимое желание войти туда.

«И, главное, остаться, — подумал Мишель, — упокоиться здесь навсегда».

Созерцание кладбищенских памятников, представлявших все архитектурные стили, от греческого, римского, этрусского, византийского до ломбардского и готического, включая эпоху Ренессанса[201] и XX век, невольно рождали мысль о равенстве всех перед смертью, ибо упокоившиеся и под мраморными, и под гранитными плитами, и под простым деревянным крестом равно обратились в прах.