Город чудес

Она встает, кряхтя, подходит к каменному столу и начинает возиться с чем-то вроде примитивного котелка для чая.

— Время от времени мы их видели, — говорит она. — Такие вот чудеса с норовом. Обычно они проявлялись всего лишь как ошибки в реальности, иногда колоссальные. Однажды Таалаврас создал чудо, чтобы творить дороги, но оно перестаралось и проложило тысячи и миллионы дорог в одном месте, этакий громадный клубок дорог, зависший в воздухе. Но иногда… иногда они становились опасными. В частности, когда чудо овладевало человеком.

Она возвращается и аккуратно подвешивает грубый котелок над огнем.

— Что ты знаешь про Перст Колкана? — спрашивает она.

— Я знаю, что он причинял боль, — говорит Сигруд.

— Я имела в виду, помимо того.

— Я… мне кажется, это было какое-то испытание.

— Да. Как и большинство чудес Колкана, обычно связанных с суровыми карами. Через боль, через принуждение чудо должно было заставить человека стать сильным и чистым — но планку задрали так высоко, что на самом деле это испытание так никто и не прошел. Боль была слишком сильной — люди или терпели неудачу, или погибали. Пока не появился ты.

Когда ты прикоснулся к камню, Сигруд йе Харквальдссон, это был любопытный момент в твоей жизни. Ты ненавидел себя. Ты ненавидел свои промахи, свою горячность, свою грубую бездумность. За них ты заплатил, как тебе казалось, всем, что имел. И потому ты сделал то, чего Перст Колкана не ожидал, — ты его принял с готовностью. Ты его приветствовал. Ты чувствовал, что заслужил его боль. И тем самым ты его победил.

Ужасное чудо в этом камне не было готово к такому — когда Колкан его сотворил, он в силу полного неведения не сказал чуду, как поступить, если смертный на самом деле пройдет испытание. Поэтому чудо, маленькое и простое, сделало предположение: существо, которое его только что победило, вероятно, и есть не кто иной, как сам Колкан. И оно изменилось: оно перешло к тебе, думая, что ты его творец. И с той поры оно связано с тобой, поклоняется тебе, дарует тебе много всякого и искажает твою реальность. А также само меняется в свой черед.

Она садится и, резко протянув руку к Сигруду, хватает его за левую ладонь. Дрейлинг, будучи намного крупнее этой старухи, понимает, что не может сопротивляться ее силе.

Она указывает на его ладонь.

— Видишь? Ты вот это видишь? — Он не понимает, на что Олвос указывает, но она продолжает говорить: — Наказание. Порицание. Отчаяние. И через них — сила. Это чудо берет боль, которую испытывает его носитель, и преобразует в яростный, отчаянный, праведный гнев. Механизм ужасного возмездия. Но ты уже знал об этом, не так ли?

Сигруд сидит на бревне, сгорбившись. Тепло костра превратилось в далекое воспоминание.

Котелок с чаем начинает закипать. Олвос тянется к нему, снимает с крючка и ставит на бревно рядом с собой.

— Сигруд йе Харквальдссон, ты человек, который принял свои мучения очень близко к сердцу, — говорит она. — Ты веришь где-то в глубине души, что такая боль дарует тебе силу — возможно, достаточную для того, чтобы нести миру грубое правосудие, возмездие за все обиды, которые тебе причинили. Из страдания происходит мощь. И чудо, что рабски тебе поклоняется, утоляет эту жажду страданий всеми доступными способами. Оно изо всех сил пытается дать тебе то, чего ты хочешь. Чудо ничему не позволит в это вмешаться: ни смерти, ни возрасту, ни божественной силе как таковой. Чудо, как ревнивая любовница, не позволяет никому к тебе прикасаться — и ты ему в этом потворствуешь.

— Ты лжешь, — тихо говорит Сигруд.

— Да неужели? Сколько раз ты был тяжело ранен, но выздоровел? Сколько раз за всю свою жизнь бежал от цивилизации? Сколько раз за свою карьеру вместе с Шарой прятался и уходил от всех, дрейфуя у краев общества? И почему ты разбираешься в том, как делать множество разных мерзостей, лучше кого бы то ни было из живущих? — Она горько улыбается. — Я знаю. Это потому что все остальные умерли, так и не успев научиться. Может, это удача, что Шара нашла тебя, а может, судьба. Работая с нею, ты применил свое темное благословение к достижению в каком-то смысле благих целей. Оно сделало тебя безупречным оперативником. У таких людей очень короткие жизни — но ты исключение, конечно. И какую жуткую цену приходится платить. Ты выживаешь, но не знаешь надежды. Только муку.

— Оно… оно переписывает реальность, — тихо говорит он, — чтобы наказывать меня?

— Да. Такова его природа. Оно думает, что ты этого хочешь. В глубине души, Сигруд йе Харквальдссон, ты считаешь себя ужасным и одновременно чистым в своем отчаянии. Ты веришь, что отражаешь жестокость этого мира, и думаешь, что это справедливо. Это темное благословение попросту дает тебе горючее, которого ты желаешь.

Наступает долгое молчание.

— Так значит… моя дочь, Сигню… Ее смерть… — он смотрит на Олвос, дрожа. — Она была естественной? Или еще одним наказанием?

Олвос молчит. Потом наконец бормочет: