Город чудес

Это очень любопытно. Татьяне на фото лет шесть, и она явно приемная: бледная, белая кожа и коричневые волосы, подстриженные в короткий, современный боб, не оставляют в этом сомнений. Носик у нее остренький и вздернутый, он кажется Сигруду странно знакомым, но дрейлинг не может понять почему. Но ее осанка, ее платья — все так похоже на Шару, что сбивает с толку. Кажется, что эта девочка так сильно хотела быть похожей на приемную мать, что переняла все ее повадки.

И эта любовь в их глазах… Она весьма реальна. Сигруд не думает, что когда-нибудь видел такое выражение на лице Шары.

«Я не должен был сюда приходить, — думает он, пристыженный. — Это их место… Я должен был оставить его погруженным в сон».

Он продолжает идти, тихо двигаясь из комнаты в комнату.

Полупустая бутылка сливового вина. Горсть колец мокнет в чашке с чистящим раствором. Моток пряжи и вязальные крючки, нетронутые — хобби, которое выбрали, но так и не освоили. Фрагменты прерванной жизни.

Возле комнаты Шары он останавливается. Потом входит, хоть это и кажется очень нечестным. Осматривает книги на ее столе и замечает одну особенную: «Избранные эссе о божественном», автор — доктор Ефрем Панъюй.

Поразмыслив, Сигруд берет книгу, держит в руках. Потом, поддавшись интуиции, бросает книгу на стол корешком вниз.

Корешок ударяется о столешницу, переплет раскрывается. На миг страницы замирают в воздухе, словно не зная, куда упасть, но когда они разделяются…

Книга раскрывается на исписанном примечаниями развороте, который, должно быть, Шара просматривала очень часто, постепенно ломая переплет. Сигруд ухмыляется — он вовсе не был уверен, что этот трюк и впрямь сработает, — и читает:

…возможно, десятки божественных потомков, если не сотни или тысячи. И каждому потомству, естественно, была дарована область реальности, которая была связана с областями его божественных родителей. Например, Лиша, дочь Олвос и Жугова, была духом всех плодоносящих деревьев, то есть олицетворением надежды, как и ее мать, — ибо кто ближе знаком с надеждой и предвкушением, чем фермер, ожидающий урожая? — но вместе с тем олицетворением дикости и излишеств, как ее отец, словно перебродивший фрукт, рождающий вино.

Однако был один божественный потомок, чья область неясна, и его особенно страшились и боялись в Континентальных текстах — так сильно, что Божества прибегли к своей обычной тактике: они изменили историю и воспоминания, сделав так, что до сегодняшнего дня все упоминания об этом потомке исчезли. Мы не знаем ни его имени, ни происхождения.

Но кое-что нам все же известно. Во-первых, область влияния потомка была такой огромной, что каким-то образом таила в себе угрозу для всех изначальных шести Божеств. Выдвигались многочисленные идеи о том, что бы это могло быть, — солнце, смерть, возможно, сама идея движения, — но у нас нет реального способа подтвердить какую-то из них.

Как бы там ни было, изначальные шесть Божеств, опасаясь распада, поступили необычно: они ужасно изувечили ребенка, превратили его в калеку. Неясно, что именно они сделали — упоминаются как вивисекция, так и ампутация, — но с божественными существами нельзя с уверенностью отделить метафорическое от буквального. Так или иначе, это увечье, каким бы оно ни было, ужасно ослабило потомка и помешало ему снова угрожать реальности.