Город чудес

Но в тот момент (и еще меньше в его теперешних воспоминаниях) это совершенно не волновало Онофре Боувилу, его ум был занят другим: он знал, что папа живет в Риме, – его географические познания ограничивались этими рамками, и чтобы выйти за их пределы, ему нужно было включать все свое воображение, – и представлял себе Рим как нечто очень далекое, в виде замка или неприступного дворца на высокой горе, в тысячу раз выше тех, что окружали его долину, куда можно добраться лишь через пустыню верхом на одном из трех животных: лошади, верблюде или слоне. Эти образы были навеяны иллюстрациями из книги Священного Писания, по которой дон Серафи Далмау приобщал его к знаниям. И тогда, в церкви, на него нашел столбняк: как это письмо, посланное святым отцом с самого края земли, так быстро добралось до их жалкого прихода Сан-Климент, о чьем существовании он даже и не подозревал. Сейчас, вспоминая те события, он, как и тогда, был ошеломлен возникшей у него мыслью. «Вот это и есть власть!» – тихо восклицал он, сидя в своем кабинете. И только такая вездесущая власть могла возвести дамбы на пути разрушительных сил, угрожающих миру. Этой властью обладала только Церковь, но она дремала, почивая на лаврах, разрываемая междоусобицами, плывущая по воле волн без руля и ветрил. Тем не менее только Церковь была способна достичь самых отдаленных уголков земли, добраться до самого крошечного, самого одинокого очага, проникнуть в самую жалкую хижину, какая только есть на земном шаре, и выжечь в каждом сердце огненную печать смирения и полного подчинения. И все это, отмечал он с восхищением, сотворил Иисус двадцать веков назад с горсткой горемычных рыбаков из Галилеи. А он, при всей своей осведомленности, понятия не имел, где находится эта самая Галилея, и даже если бы от этого зависело все его благосостояние, все равно не смог бы найти ее на карте мира. Это не давало ему покоя. После Христа другие пытались действовать по той же схеме: Юлий Цезарь, Наполеон Бонапарт, Филипп II[98]… Все они потерпели полное, уничижительное поражение. Они возлагали все надежды только на оружие и презирали силу духа, способную установить невидимую связь, создать ядро, которое удерживает миллиарды частиц и без которого они, сталкиваясь между собой, разлетелись бы в разные стороны и потерялись в вечности. Но теперь он, Онофре Боувила, восстановит эту связь, посеет семена духа, и они прорастут мощным деревом с бесконечным числом ответвлений и корней.

Младшая дочь хромого безутешно рыдала на кухне. В ту ночь она четыре раза уступила похотливым домогательствам маркиза и выдержала девять разрушительных атак мощного тарана Эфрена Кастелса. Это вызвало у нее сильные боли и легкое кровотечение, поэтому старшая сестра вынуждена была оставить игру на пианино и заменить ее в спальне. Теперь девочка помогала средней сестре печь пирожные. Великан съел четырнадцать килограммов, несмотря на то что орешки пинии вызывали у него, по его собственным словам, острейшие приступы приапизма[99]. За окнами занимался рассвет, свинцовое небо набухло дождем. Под глазами маркиза появились темные круги. И хотя совещание прерывалось его и Эфрена Кастелса постоянными отлучками, Онофре Боувиле все-таки удалось изложить свой план до конца. Ни маркиз, ни великан так и не уяснили себе смысл ни этого плана, ни отведенной им роли в его разработке и осуществлении. У обоих в душе гнездились сомнения насчет трезвости ума своего друга. Но никто из них не осмелился высказать их вслух: они боялись, что любое замечание может вновь спровоцировать поток высокопарных бредней, которые они вынуждены были слушать все эти бесконечные часы. Онофре Боувила улыбался: ночное бдение, казалось, совсем не отразилось на его настроении. Самое главное сделано – переговоры шли, и он знал, что выйдет из них победителем. Так начался самый амбициозный проект его жизни, который кончился для него самым большим провалом. Все складывалось плохо с первого момента, с первых шагов все пошло наперекосяк. В конце концов друзья и союзники повернулись к нему спиной и он опять остался в полном одиночестве.

5