Город чудес

Она снова вздыхает.

– Ваши шпионские дела – ужасная куча дерьма, если позволишь мне сказать.

– Я согласен.

– Ага. Провались оно все пропадом. Давай распакуем оружие. Думаю, у нас с тобой много работы.

– Верно, – говорит он. – Завтра вечером я поеду на Солдинский мост, чтобы встретиться с Мальвиной, и мне надо подготовиться.

– А что потом?

– Понятия не имею. Но я бы предпочел, чтобы вы с Тати остались здесь. Не знаю, что планирует Мальвина. Но я хочу, чтобы Тати была там, где ее можно защитить, а мост к числу таких мест не относится.

Ивонна тихо смеется, пока они открывают кофр.

– До чего же глупо готовить оружие, – замечает она, – когда под градом пуль с головы врага даже волос не упадет.

* * *

Вечером, после того как они распаковали вещи, вымылись и поели, Сигруд, Тати и Ивонна сидят на балконе верхнего этажа и смотрят на город. Тати, конечно, не хочет ничего, кроме как бродить по улицам и все разглядывать, но Сигруд категорически это запрещает. Так что балкон превращается в нечто вроде компромисса: Тати, перегнувшись через перила, указывает на здания и задает вопросы, а Ивонна с Сигрудом изо всех сил пытаются отвечать.

– Помню, Во мне показывал то и это, – говорит Ивонна, потягивая вино. – Вон там Колодец Аханас. А вон там – Коготь Киврея. Или, по крайней мере, отец ему говорил, что они там располагались.

– Сомневаюсь, что Во знал наверняка, – говорит Тати. – Ведь все это исчезло десятилетия назад, во время Мига.

– Что случилось вон с теми зданиями? – спрашивает Сигруд, указывая. – Помню, там был какой-то большой храм…

– Разрушенный во время Битвы, – тихо говорит Ивонна. – Я знаю. Я видела, как все случилось, с этого самого балкона. Улицы заполнились серебряными солдатами… и само небо изрекало слова гнева.

Татьяна расспрашивает Сигруда о Битве, о Панъюе, о Воханнесе и Шаре и о том, чем они здесь занимались. Он старается объяснить, но вдруг понимает, что знает очень мало. Может, все забыл – или изначально ничего на самом деле не понимал.

Он вспоминает, как Шара шла рядом с ним по заснеженным улицам Мирграда, указывая на реликвии и исторические места. Он так скучал и кривлялся, пока она говорила, но теперь его сердце ноет при мысли о том, что она могла быть рядом, рассказывать дребедень про историю или политику, поправлять сползающие очки, и ее волосы были бы кое-как собраны в узел, а от ее жестикулирующих рук исходили бы ароматы чая и чернил.

«До чего жуткий грех – нетерпение, – думает он. – Оно делает нас слепыми к текущему моменту, и лишь когда он превращается в минувший, мы оглядываемся и понимаем, каких сокровищ лишились».

Тати болтает об удивительных вещах, которые читала про Мирград: о планах, о переменах, о строительстве, о новом мире, который расцветает здесь, на берегах Солды, – о том, что Сигруд и Ивонна понимают с большим трудом.

– Могло ли все быть лучше? – спрашивает Тати. – Могла ли мама… лучше справиться со своей работой?

– Не мне об этом говорить, – отвечает Сигруд.

– Может, она была слишком терпимой, – продолжает Тати. – Слишком снисходительной. Когда ты на несколько секунд получаешь власть, а потом…

Сигруд хмурится, вспоминая сказанное Тати на борту аэротрамвая: «Возможно, единственный способ начать с чистого листа – это смыть написанное кровью!» Он понимает, что это слова разъяренного подростка, но все-таки они его беспокоят.

– Все могло быть лучше, – говорит Ивонна. – Но могло быть и гораздо хуже.

– Да, – соглашается Сигруд.

Тати несколько секунд молча смотрит на городской пейзаж.

– Я когда-нибудь перестану их ненавидеть? За то, что они сделали с мамой?

– Жить с ненавистью, – говорит Сигруд, – это все равно что хватать горячие угли, чтобы бросить их в того, кого считаешь врагом. Кто из вас сильнее обожжется?

– Цитируешь Олвос, – констатирует Тати.

– Хм. Я считал, это придумала Шара.

– Нет. Это была Олвос.

– Ну и ладно. Когда ты перестанешь хвататься за угли, Тати?

Девушка пристально глядит на город.

– Не знаю. Иногда они единственное, что меня согревает.

Она опять умолкает. Сигруд косится на нее и видит, что она задремала в своем кресле.

– Спит, – удивленно говорит он.

– День был неимоверно напряженный, – отвечает Ивонна. – Давай отнесем ее в постель.

Сигруд берет ее на руки и идет в спальню, затем кладет на постель. Тати едва шевелится. Он понимает, что девочка, должно быть, совершенно вымоталась.

Сигруд и Ивонна возвращаются на балкон в молчании. Они пьют сливовое вино и смотрят на темнеющий городской пейзаж, не говоря друг другу ни слова, пристально глядят на едва заметные мерцающие очертания стен Мирграда.

– Это больше не наш мир, – произносит Ивонна.

– Да, – отвечает Сигруд.

– Я отвернулась от него всего лишь на несколько лет, и внезапно оказалось, что теперь он принадлежит ей.

– Да. Возможно, ее поколение обойдется с ним лучше. Если она научится прощать.

– Возможно. Я думала, что у нас все получится, у меня и Во, еще до битвы при Мирграде. Мы думали, что все изменим. Устроим радостную революцию.

– Полагаю, Шара думала так же, – говорит Сигруд, – когда она вернулась в Галадеш.