Город Драконов

Рейн сдвинул в сторону шляпу, вуаль и перчатки своей сестры и уселся рядом с Малтой. Она склонила голову ему на плечо и почувствовала прилив счастья. Солнечный свет высветил яркий квадрат на полу кабины. Единственными звуками корабля были скрип весел, двигавшихся в одном ритме, и иногда крик капитана рулевому. Она зевнула, почувствовав сонливость.

— Я чего-то не знаю о своей сестре? — Спросил Рейн жалобно. Он поднял шляпу и прикрепленную вуаль. — Это так ужасно? Когда я пришел к вам на заседание в Бингтаун, я был так же сильно скрыт вуалями. Это была традиция.

— Традиции, рожденные чтоб избежать дискомфорта, — высказалась Малта. — Намерения Дождевых Чащоб — гротеск. Они все еще есть. Я жила среди вас и стала одной из вас. Но я знаю и Тилламон знает. Если бы она была открыто прошлась по Бингтауну люди бы пялились на нее. Некоторые, даже рожденные в Бингтауне, могли бы сказать ей недобрые слова, высмеять ее или отвернутся от ужаса. Люди хотят сокровища Дождевых Чащоб, но не хотят видеть цену, которую те требуют за предоставление этих сокровищ.

— Ты думала, я был гротескный? Когда ты первый раз встретила меня и я был под вуалью?

Она мягко рассмеялась.

— Я была глупой маленькой девочкой, наслушавшейся странных сказок о Дождевых Чащобах. Я была уверена, что моя жестокая мать продала меня какому-нибудь страшному существу. Потом я обнаружила, что это страшное существо было невероятно богатым с сотней маленьких подарков для меня, и полно комплиментов, которые я и не ожидала услышать. Тогда ты стал загадкой. Непознаваемым. И опасно желаемым.

Она улыбнулась и почувствовала приятную дрожь, пробежавшую по спине.

— Что это было? — Требовательно спросил Рейн. Он отбросил в сторону шляпу сестры и взял ее за руку.

Малта громко рассмеялась, слегка смущенная.

— Я вспоминала о том как ты первый раз поцеловал меня. Моя мать вышла из комнаты, и были только твои слуги, все под вуалями и соответственно занятые своими задачами. Ты наклонился ко мне и я подумал, что ты хочешь открыть мне секрет. Но потом ты поцеловал меня. Я чувствовал губы сквозь кружево вуали. И кончик языка, я думаю. Это было… — Она остановилась и с удивлением поняла, что покраснела.

— Очень эротично, — тихо закончил Рейн вместо нее. Медленная улыбка засияла на его лице и его глаза с удовольствием блеснули воспоминанием.

— Я думал только о том, как украсть поцелуй пока твоя мать не видит. Я не представлял себе, что преграда нашим прикосновениям может только усилить момент.

— Ты был безнравственным мальчишкой. Ты не имел права меня целовать. — Малта хотела показаться обиженной, но не смогла. Она поделилась своей улыбкой с оттенком грусти по глупой девчонке, которой была.

Он поднял вуаль сестры перед лицом. Она едва могла видеть его черты сквозь многочисленные слои темного кружева.

— Я и теперь такой. Попробуем еще раз?

— Рейн! — Упрекнула его она, но он не остановился. Он прикрыл вуалью лицо и наклонился чтобы поцеловать ее.

— Это лучшая вуаль Тилламон! — возразила она. Но тут шнурок задел ее лицо, и она закрыла глаза, когда он поцеловал ее очень целомудренным поцелуем, тем не менее, вернувшим ее в воспоминания об их первой страсти.

Когда он отодвинулся от нее, он удивленно проговорил хриплым голосом:

— Почему запретное всегда опьяняет сладостью?

— Это правда. Но я не знаю, почему. — Она склонила голову ему на грудь и озорно спросила, — означает ли это, что теперь, когда ты имеешь право на меня, я менее сладкая?

Он рассмеялся.

— Нет.

Некоторое время они со значением помолчали вместе. Судно раскачивалось, когда гребцы сражались с течением. Малта смотрела в маленькое окошко. Позади них, сверкая тянулась река, переходя от серого цвета к серебру в отсветах солнечного света. Тилламон оперлась на перила, погруженная в свои мысли. Ветер взлохматил ей волосы. Сзади она могла бы сойти за любую молодую женщину, погрузившуюся в размышления. О чем же она могла мечтать? Что же могло предложить ей будущее? Чего ожидать ребенку Малты, если он или она буду так же изменены?

— Ты вздыхаешь. Снова. Неудобно? — Рейн мягко положил руку на ее живот. Она положила обе своих руки на его. Это было время, которого она больше всего боялась.

— У нас есть некоторые тяжелые для обсуждения вопросы, любовь моя. Вещи, о которых я не хочу говорить. Но мы должны. — Она сделала глубокий вдох, а затем быстро, словно срывая повязку с раны, рассказала ему о требованиях акушерки принять решения.

Он отпрянул от нее, на его лице застыло выражение ужаса. На смену ужасу быстро пришел гнев.

— Как она может говорить о таких вещах? Как она смеет?