Город Эн (сборник)

Катерина Александровна, торжественная, в черном шелку, отодвинула изюм, поднялась, отерла рот и прочувственным голосом сказала: – Бедная вы моя Прасковья Александровна! Сколько вытерпели вы от этой негодницы. Они и меня не оставили в покое: ее муж посылал мне письма… Горячо любимая моя, я полюбила вас… А ведь вы – сестра моя: я тоже Александровна. – Ее губы дрогнули: она подумала: – И я такая же одинокая, как вы… – Она разжалобилась, ей хотелось заплакать о фразах, сочиненных для графини и сказанных Дашеньке…

Анна Ивановна обняла Гаврилову и громко целовала. Фрау Анна Рабе, приятно улыбаясь и прижимая подбородок к синему воротнику, поднесла Гавриловой букетик резеды. Попадья и становиха чокнулись с Гавриловой и закричали «ура». Она, вспотевшая, клала руку на сердце и раскланивалась.

– Я с отрадой вижу, – сказала Катерина Александровна, – как единодушно мы сейчас настроены. Хотелось бы, чтобы в таком единодушии мы навсегда и остались. Теперь такое время, что все русские должны объединиться и дать отпор иезуитским хитростям… Дорогая Анна Францевна, и вы с нами – она и вам показала свои когти.

– Она показала мне фанатисмус.

Катерина Александровна с одушевлением говорила об этой изуверке – как на русские деньги она украшает костелы, как не дает покоя умирающим и держит себя, словно в покоренном городе… Гости слушали, повеся головы, и сквозь кофейный пар исподлобья глядели на нее мутными глазами. – Что ж, Анна Ивановна, зелененький столик расставим или расходиться будем? – спросила почтмейстерша. Катерина Александровна встала и, величественная, сняла со спинки стула свою шаль: – Да, пора, я вижу. Прасковья Александровна, пойдемте. Вы посидите у меня, поговорим…

Темнело. Пахло снегом. Было тихо. В конце улицы, где синяя туча обрывалась, на небе светлелась желтая полоска. Катерина Александровна шла молча. Гаврилова была оживлена, покачивалась, призналась, что влюблена в учителя. Она отбила бы его у Пфердхенши, да, вот не знает, как привлечь его внимание. Если бы блеснуть туалетами, – но пенсия небольшая, хватает только на прожитье.

– Горячо любимая Прасковья Александровна, мне, кажется, удастся вам помочь. Мы, может быть, объединимся, может быть, откроем русское училище… прогимназию… Я думаю, вас можно устроить в инспектрисы, будет жалованье, блеснете туалетами, и тут Пфердхенша останется ни с чем.

– Подожмет хвост, колбасница. Узнает, как хлестать прутьями. Ах, шельма!

Катерина Александровна отвернулась и прищурилась.

6

В палисаднике у фрау Анны Рабе зацвели маргаритки. Анна Ивановна вытащила на веранду свои фикусы и клетку с канарейкой. Из Петербурга приехала Марья Карловна с семьей: три маленькие девочки с косичками и нянька. Катерина Александровна поместила их в доме и перешла с Дашенькой и Иеретиидой во флигель.

Когда Марья Карловна выспалась после дороги, Катерина Александровна повела ее пройтись. Она рассказывала о лотерее и объединении русских. – Тетечка, – сказала Марья Карловна, – мне кажется, объединение потому не удалось, что вы собирали их не у себя. Если бы они были у вас в доме, понимаете…

– Мари, я боялась: надоедят, а уйти некуда; а тут я – гостья: попрощалась и пошла.

– И потом – жаль, что говорили об акцизничихе: весело настроились, и серьезное не шло в голову.

– Ах, Мари, ты их не знаешь – они не могут без этого… я обдумала…

– Мы их еще объединим.

Катерина Александровна молчала. Светлели голубые и зеленые промежутки между облаками. Из палисадников пахло жасмином. Купальщики возвращались – с побледневшими лицами и мокрыми волосами. Над Пфердхеншиной крышей виднелась маленькая белая звезда.

На следующий день, под вечер, вымыв чайную посуду, Марья Карловна оглядела свою вертлявую фигурку, провела ладонями по кофте и белой полотняной юбке и накинула на голову шарф. – Иду…

Русские были объединены. Сидели на белых диванах с зеленой обивкой в гостиной у Катерины Александровны, степенно говорили об иезуитских хитростях, потом катались в лодках или усаживались на доставленные становым подводы и отправлялись в лес; когда проезжали мимо палаццо, Марья Карловна махала флагом и кричала со своими маленькими девочками: – Да здравствует Россия! – Каково ей это слышать, – ликовали дамы. В Троицын день все приняли участие в крестном ходе и несли кресты, хоругви и иконы. Вечером часто заходили в сквер, где играли четыре тщедушных музыканта с длинными носами, подымали шум и кричали: – Гимн! – Все вставали, снимали шапки… Роза Кляцкина вставала в своей будке. На минуту под липами становилось тихо, потрескивали в тишине фонарики… Звучала торжественная музыка, кричали «ура» и требовали повторить.