Город грешных желаний

Она почувствовала, что уголки ее губ слабо дрогнули в подобии усмешки. Ну, спасибо: Аретино все же назвал ее частью своей жизни — хоть и в последнюю очередь. Стало быть, он теперь намерен делить себя между лилией и розой? Ее всю так и передернуло, и это не укрылось от глаз Аретино, который был несказанно поражен.

— Я совершенно не обязан был оправдываться перед тобою, — буркнул он. — Мои женщины должны принимать меня таким, какой я есть.

Его женщины!.. Троянда сама не знала, чего было в ее порыве больше: брезгливости или страха, что ее тайна будет открыта, — но она снова отпрянула от протянутых рук Аретино.

— Вот как? — проговорил он холодно. — Ты желаешь ссоры? Ты, верно, забыла, что я — свободный человек! Homo libero per la graziadi Dio! Я делаю только то, что хочу, — но и другим предоставляю право быть свободным. Сегодня ты сама отталкиваешь меня — ну что ж, я не переступлю этого порога, пока ты меня сама не позовешь.

И, не взглянув более на фигуру, скорчившуюся в углу, он вышел так стремительно, что Троянда не успела бы его окликнуть, даже если бы захотела. А может быть, это он не хотел дать ей такой возможности…

10. Лепестки на траве

Всю ночь до утра Троянда просидела в темноте, потому что Аретино унес подсвечник, но и после, когда рассвело, ей чудилось, будто она пребывает в глухом мраке, словно Пьетро унес с собою весь свет мира.

Как легко и внезапно разрешился мучивший ее вопрос! Вот она и свободна от объятий Пьетро. И помогла ей в этом именно Джилья, у которой Троянда намеревалась просить помощи. Да, все в конце концов сложилось точно так, как она хотела. Смешно? Но почему же тогда она, Троянда, не смеется? Она бы засмеялась… если бы могла делать хоть что-то еще, а не только бесконечно рыдать. Вот уж воистину: ничего не проси у бога — он ведь может исполнить твою просьбу!

Аретино сдержал слово и больше не приходил. Ни разу не появилась и Джилья: может быть, в ней заговорила совесть? Впрочем, Троянда старалась не думать о ней — видимо, из чувства самосохранения. Научиться ж думать об Аретино было куда труднее… Троянда ждала с замиранием сердца, иногда думая, что пусть уж лучше возненавидит ее потом, после рождения дьяволенка, чем теперь. Иногда была готова бежать к нему, звать его, но в последнее мгновение ноги отказывались слушаться.

Нет, она не судила Пьетро, не винила его. Он всего лишь искусился женщиной, а ее, Троянду, искусил дьявол! Что бы она там ни говорила аббатисе и самой себе, но она не могла забыть острого, всепоглощающего томления, владевшего ею той роковой ночью в монастыре. Тогда она была глупа, неопытна — теперь, став женщиной, она понимала, что хотела инкуба, как можно хотеть мужчину… Она куда большая грешница, чем Джилья! И должна нести тяжесть своего греха, искупить его. Затворничество, на которое она себя добровольно обрекла, и будет искуплением греха. А простил ли ее господь или нет, она узнает, взглянув на дитя.

Троянда все решила для себя: с ребенком Аретино она пойдет к своему любимому и будет смиренно умолять его о прощении; если же родится дьяволенок, она задушит его и тут же покончит с собой, потому что это будет означать, что бог от нее отвернулся, и грех самоубийства будет лишь незначительным довеском на весах его кары.

Теперь мир ее, и прежде замкнутый, сузился еще больше. Все-таки раньше она могла ходить по дворцу, каждый день видеть Пьетро… Теперь к ней являлась лишь пожилая служанка, которая приносила еду, уносила грязную посуду на кухню и забирала белье для стирки. Троянда держала себя так грубо и надменно, как только могла, стараясь уходить в сад, лишь только служанка появлялась, и в конце концов добилась, чего хотела: добрая женщина возненавидела гордячку и ни на мгновение не задерживалась в ее покоях дольше того времени, какое было нужно, чтобы шваркнуть на стол один поднос и забрать другой. В комнатах все заросло бы грязью, но Троянда старательно убирала сама. Этому она научилась в монастыре, где монахиням предписывалось содержать свои кельи в сверкающей чистоте, и теперь мытье полов и обметание пыли стали ее главным развлечением, благо вода в фонтане не иссякала. В доме Аретино царствовала симметрия: в саду, где скрывалась теперь Дария, стояла точно такая же вечно плачущая Ниобея, как в том месте, где до смерти Моллы жила Троянда. В конце концов добровольная затворница так привыкла к Ниобее, что даже разговаривала с ней, когда возилась в крошечном садике. Это было приятным занятием, потому что в эти часы она вспоминала милую, добрую Гликерию, и горькие слезы ее становились тихими и светлыми.