Город и город

Улькоман я расталкивал в стороны, бещельцы пытались меня не-видеть, но вынуждены были поспешно убираться с дороги. Я видел их удивлённые взгляды. Двигался я быстрее, чем убийца. Смотрел не на него, но на те или иные места в Уль-Коме, что вводили его в поле моего зрения. Я преследовал его без фокусировки, совершенно законно. Я пересёк площадь, и двое из уль-комской милицьи, мимо которых я проходил, задали мне какой-то пробный вопрос, который я проигнорировал.

Преследуемый, наверное, услышал звук моих шагов. Я прошёл несколько десятков метров, когда он обернулся. При виде меня глаза у него округлились в изумлении, которое, острожный даже теперь, он тут же скрыл. Он меня заметил. Оглянулся на Бещель и пошёл быстрее, рысцой продвигаясь по диагонали в направлении Эрманнстращ, главной улицы города, за трамваем, идущим в Колюб. В Уль-Коме дорога, на которой мы находились, называлась проездом Саг-Умир. Я тоже ускорил шаг.

Он оглянулся и затрусил через бещельские толпы, быстро заглядывая по обе стороны в кафе, освещённые цветными свечами, в книжные магазины Бещеля — в Уль-Коме это были куда менее оживлённые переулки. Ему следовало бы войти в какой-нибудь магазин. Возможно, он не сделал этого потому, что в заштрихованной толпе ему пришлось бы разбираться с обоими тротуарами, а может, само его тело восставало против непроходимых закоулков, вообще любых тупиков, будучи преследуемым. Он побежал.

Убийца побежал налево, в меньший переулок, где я по-прежнему следовал за ним. Он был быстр. Быстрее, чем сейчас я. Он бежал, как солдат. Расстояние между нами росло. Лоточники и прохожие в Бещеле смотрели на убийцу, а те, что были в Уль-Коме, — на меня. Мой объект перепрыгнул через мусорный бак, загораживавший ему путь, с большей лёгкостью, чем это удалось бы мне. Я понимал, куда он направляется. Старые города Бещеля и Уль-Комы густо заштрихованы: стоит достичь их края, и начнутся разделения, альтернативные и сплошные зоны. Это не было и не могло быть погоней. Это было лишь соревнование скоростей. Мы оба бежали: он — в своём городе, а я, невдалеке от него и полный ярости, — в чужом.

Я крикнул что-то невразумительное. На меня уставилась какая-то старуха. Я не смотрел на него, я по-прежнему смотрел не на него, но, ревностно и законно, на Уль-Кому, её огни, граффити, пешеходов, всегда на Уль-Кому. Он был возле железных рельсов, извивавшихся в традиционном бещельском стиле. Он был далеко. Был рядом со сплошной улицей, улицей, принадлежавшей только Бещелю. Он приостановился, чтобы посмотреть в мою сторону, меж тем как я задыхался, хватая ртом воздух.

В этот-то миг, слишком короткий, чтобы его обвинили в каком-либо преступлении, но, конечно, улучённый преднамеренно, он посмотрел прямо на меня. Я знал его, но не помнил откуда. Он посмотрел на меня, стоявшего на пороге той территории, что целиком находилась за границей, и выдал крошечную торжествующую улыбку. Он шагнул в пространство, куда не мог ступить никто из Уль-Комы.

Я поднял пистолет и выстрелил в него.

Я выстрелил ему в грудь. Я видел его изумление, когда он падал. Отовсюду понеслись крики: сначала — в ответ на выстрел, затем — при виде его тела и крови. И почти сразу же у всех, кто это видел, — как реакция на столь ужасный вид преступления:

— Брешь.

— Брешь.

Я думал, что это потрясённые возгласы тех, кто стал свидетелем преступления. Но там, где за мгновение до этого не было никакого целенаправленного движения, только мельтешение, бесцельное и смятенное, вдруг появились неясные фигуры, и лица у этих внезапных пришельцев были настолько неподвижны, что я с трудом мог признать в них тех, кто произносил это слово. Это было и констатацией преступления, и представлением.

— Брешь.

Некто с мрачными чертами лица схватил меня так, что я никак не мог бы вырваться, если бы захотел. Я видел, как тёмные фигуры накинули простыню на тело убийцы, которого я убил. Рядом с моим ухом раздался голос: «Брешь». Некая сила без особых затруднений выталкивала меня из моего объёма пространства, быстро-быстро увлекала мимо свечей Бещеля и неона Уль-Комы в направлениях, которые не имели смысла ни в одном из городов.

— Брешь, — и что-то прикоснулось ко мне, и под звуки этого слова я из бодрствования и полного осознания себя двинулся вниз, в черноту.

Часть третья БРЕШЬ

Глава 23

Тьма не была беззвучной. Она не оставалась без вторжений. В ней присутствовали некие сущности, задававшие мне вопросы, на которые я не мог ответить, вопросы, воспринимаемые как настоятельные просьбы, исполнить которые мне не удавалось. Эти голоса снова и снова говорили мне: «Брешь». То, что меня коснулось, отправило меня не в бездумную тишину, но на сновидческую арену, где я был жертвой.

Я вспомнил об этом позже. В миг пробуждения у меня не было ощущения, что миновало какое-то время. Я закрыл глаза на заштрихованных улочках Старых городов; я открыл их снова, хватая ртом воздух, и вгляделся в комнату.