Город и псы. Зеленый Дом

– Вы ни разу здесь не были, когда служили в жандармерии? – говорит Акилино.

– Нет, я служил только на побережье, – говорит Хуамбачано. – А потом в Санта-Мария де Ньеве.

– Мы не можем идти пешком, родители Амелии живут далеко, – говорит Акилино. – Давайте возьмем такси.

– Я хочу как-нибудь сходить в тот квартал, где я родилась. Как ты думаешь, существует еще мой дом, Акилино? Я заплачу, когда увижу Белен. Может, дом и стоит такой же, как был.

– Ну а как твоя работа? – говорит Хуамбачано. – Ты много зарабатываешь?

– Пока мало, – говорит Акилино. – Но в будущем году хозяин дубильни даст нам прибавку, так он обещал. У него я и взял деньги вам на проезд – он заплатил мне вперед.

– Что такое дубильня? – говорит Лалита. – Разве ты не на фабрике работаешь?

– Это и есть фабрика, где дубят шкурки ящериц, – сказал Акилино. – Из них делают туфли, бумажники. Когда я туда поступил, я ничего не умел, а теперь меня ставят обучать новичков.

Акилино и Хуамбачано окликают каждое проезжающее такси, но ни одно не останавливается.

– Пока мы плыли, меня мутило от воды, а теперь мутит от города, – говорит Хуамбачано. – От этой сутолоки я тоже отвык.

– Все дело в том, что для вас нет ничего лучше Санта-Мария-де-Ньевы, – говорит Акилино. – Это единственное место на свете, которое вам нравится.

– Это верно, я бы уже не смог жить в городе, – говорит Хуамбачано. – По мне лучше усадебка и спокойная жизнь. Когда я подал в отставку, я сказал твоей матери, что умру в Санта-Мария-де-Ньеве, и так оно и будет.

Допотопный драндулет тормозит возле них с таким скрежетом и дребезжанием, как будто вот-вот развалится. Шофер кладет чемодан на крышу и привязывает его веревкой. Лалита и Хуамбачано садятся позади, а Акилино – рядом с шофером.

– Я выяснил то, что вы просили, мать, – говорит Акилино. – Это было нелегко, никто ничего не знал, меня посылали то туда, то сюда. Но в конце концов я все-таки выяснил.

– О чем это ты? – говорит Лалита, в упоении глядя на улицы Икитоса с улыбкой на губах и со слезами на глазах.

– О сеньоре Ньевесе, – говорит Акилино, и Хуамбачано с внезапным прилежанием принимается смотреть в окошечко. – Его выпустили в прошлом году.

– Неужели столько времени его держали за решеткой? – говорит Лалита.

– Должно быть, он уехал в Бразилию, – говорит Акилино. – Те, кто выходит из тюрьмы, обычно уезжают в Манаос. Здесь им не дают работы. Наверное, там он работу нашел, если он действительно такой хороший лоцман, как рассказывают. Хотя он столько времени не был на реке, что, может, и забыл свое ремесло.

– Не думаю, – говорит Лалита, снова поглощенная зрелищем многолюдных улиц, высоких тротуаров и фасадов с балюстрадами. – Во всяком случае, хорошо, что его наконец выпустили.

– Как фамилия твоей невесты? – говорит Хуамбачано.

– Марин, – говорит Акилино. – Она негритянка. Тоже работает в дубильне. Вы получили фотографию, которую я вам послал?

– Столько лет я не думала о прошлом, – вдруг говорит Лалита, оборачиваясь к Акилино. – И вот я снова вижу Икитос, и ты говоришь мне об Адриане.

– В машине меня тоже мутит, – перебивает ее Хуамбачано. – Далеко нам еще ехать, Акилино?

IV

В дюнах, за Казармой Грау, уже брезжит рассвет, но город еще окутан темнотой, когда доктор Педро Севальос и отец Гарсиа под руку проходят через пустырь и садятся в такси, которое стоит на обочине шоссе. Отец Гарсиа закутан в шарф, и из-под нахлобученной панамы выглядывают только мясистый нос и лихорадочно блестящие глаза под густыми бровями.

– Как вы себя чувствуете? – говорит доктор Севальос, отряхая песок с манжетов брюк.

– У меня все еще кружится голова, – шепчет отец Гарсиа – Но я лягу в постель, и это пройдет.

– Вам нельзя ложиться в таком состоянии, – говорит доктор Севальос. – Сначала позавтракаем, нам надо подкрепиться чем-нибудь горячим.

Отец Гарсиа отмахивается – в это время еще все закрыто, но доктор Севальос наклоняется к шоферу: как ты думаешь, открыто у Анхелики Мерседес? Должно быть, открыто, хозяин, она ранехонько открывает, и отец Гарсиа ворчит – туда он не поедет, – и его дрожащая рука мелькает перед глазами доктора Севальоса – туда он не поедет, – еще раз мелькает и прячется в складки сутаны.

– Перестаньте артачиться, – говорит доктор Севальос. – Какая вам разница – куда. Главное – немножко согреть желудок после такой ночи. Не притворяйтесь, вы прекрасно знаете, что глаз не сомкнете, если сейчас ляжете в постель. У Анхелики Мерседес мы что-нибудь поедим и поболтаем.

Отец Гарсиа не отвечает – только ерзает на сиденье и пыхтит. Такси въезжает в квартал Буэнос-Айрес, проносится мимо шале с садами, которые тянутся по обе стороны шоссе, огибает массивный памятник и мчится к темной громаде собора. На проспекте Грау в предутренней полутьме поблескивают витрины, перед Отелем туристов стоит грузовик для мусора, и люди в комбинезонах несут к нему урны.

– Вы не были в Мангачерии после отпевания Домитилы Яры? – говорит доктор Севальос.

Никакого ответа; отец Гарсиа сидит, закрыв глаза, и тихо похрапывает.

– Вы знаете, что тогда его чуть не убили? – говорит шофер.