Город и псы. Зеленый Дом

– Все это грязь и глупость, – ворчит отец Гарсиа, но опускает вилку, не поднеся ее ко рту. – Тридцать лет? Мне было примерно столько же.

– Конечно, мы люди одного и того же поколения, – говорит доктор Севальос. – И Ансельмо тоже, хотя он был постарше нас.

Уже мало осталось наших сверстников, – с хмурым видом говорит отец Гарсиа. – Мы всех похоронили. Но доктор Севальос не слушает его. Он шевелит губами, моргает и вертит в руках миску, выплескивая на стол капли бульона, – разве он мог себе это представить, он не догадался, даже когда увидел эту фигуру на кровати, да и кто догадался бы.

– Не говорите про себя, – шамкает отец Гарсиа. – Не забывайте, что вы не один. Чего вы не могли себе представить?

– Что его жена – этот ребенок, – говорит доктор Севальос. – Когда я вошел, я увидел у ее изголовья рыжую толстуху, по прозвищу Светляк, которая вовсе не выглядела больной, и уже хотел было отпустить шутку, но тут заметил скорченную фигуру и кровь. Если бы вы знали, мой друг, что это была за картина – кровь на простынях, на полу, по всей комнате. Можно было подумать, что кого-то зарезали.

Отец Гарсиа яростно кромсает мясо. Сочащийся кусок дрожит на вилке, повиснув в воздухе на полдороге ко рту, – повсюду кровь? – и он хрипит, как от внезапного удушья, – кровь этой девочки? Струйка слюны стекает по ее подбородку – дурак, пусть он отпустит ее, сейчас не до поцелуев, он ее душит, ей надо кричать, дурак, пусть лучше бьет ее по щекам. Но Хосефино подносит палец ко рту: только без крика, разве она не знает, что кругом соседи, не слышит, как они разговаривают? Будто не слыша его, Дикарка кричит еще громче, и Хосефино вытаскивает носовой платок, наклоняется над койкой и затыкает ей рот. Донья Сантос невозмутимо продолжает заниматься своим делом – со сноровкой орудует каким-то инструментом, который поблескивает в ее руке между смуглыми ляжками Дикарки. И тут он увидел ее лицо, отец Гарсиа, и у него задрожали руки и ноги. Он забыл, что она умирает и что он здесь для того, чтобы попытаться ее спасти, только смотрел на нее – да, да, сомнения не было, – как завороженный, – Боже мой, это была Антония. Дон Ансельмо уже не целовал ее, а упав на колени возле кровати, опять предлагал ему деньги и все на свете – доктор Севальос, спасите ее! И Хосефино испугался – донья Сантос, она не умерла? Как бы не убить ее, как бы не убить, донья Сантос, а та – тсс, она в обмороке, только и всего. Тем лучше, не будет кричать, и она скорее кончит, пусть он смочит ей лоб мокрой тряпкой. Доктор Севальос сует ему в руки таз – пусть вскипятит побольше воды, чего он хнычет, дурак, вместо того чтобы помогать. Он снял пиджак, расстегнул ворот, и лицо у него уже спокойное и решительное. У Ансельмо таз выскальзывает из рук – пусть доктор не даст ей умереть, – он подхватывает его, тащится к двери – в ней вся его жизнь – и выходит.

– Сукин сын, – бормочет доктор Севальос. – Что за безумие, Ансельмо, как ты мог, до какого скотства ты дошел, Ансельмо.

– Подай мне сумку, – говорит донья Сантос. – А теперь я дам ей глоточек мате, и она очнется. Унеси это и закопай как следует, только смотри, чтобы тебя никто не увидел.

– Не было никакой надежды? – бормочет отец Гарсиа, терзая и возя по тарелке куски мяса. – Невозможно было спасти эту девочку?

– Может быть, в больнице ее и спасли бы, – говорит доктор Севальос. – Но ее нельзя было транспортировать. Мне пришлось оперировать ее почти впотьмах, зная, что она умирает. Чудо еще, что удалось спасти Чунгиту, она родилась, когда мать была уже мертва.

– Чудо, чудо, – бормочет отец Гарсиа. – У нас во всем видят чудо. Когда убили Кирога, а девочка спаслась, тоже говорили – чудо. А было бы лучше, если бы она умерла тогда.

– Вы не вспоминаете девушку, когда проходите мимо павильона? – говорит доктор Севальос. – Я всегда вспоминаю – все мне кажется, она сидит там, греясь на солнышке. Но в ту ночь мне было даже больше жаль Ансельмо, чем Антонию.

– Он этого не заслуживал, – хрипит отец Гарсиа, – Он не заслуживал ни жалости, ни сочувствия – ничего. Во всей этой трагедии виноват был он.

– Если бы вы видели, как он ползал на коленях и целовал мне ноги, умоляя спасти девушку, вы бы тоже разжалобились, – говорит доктор Севальос. – А вы знаете, что, если бы не моя кума, Чунгита тоже умерла бы? Она помогла мне выходить ее.

Они умолкают, и отец Гарсиа подносит ко рту кусочек мяса, но с гримасой отвращения опускает вилку. Анхелика Мерседес приносит еще кувшинчик соку и ставит его перед ними, разгоняя рукой мух.

. – Ты не слышала, кума? – говорит доктор Севальос. – Мы вспоминали ту ночь, когда умерла Антония. Теперь это уже кажется каким-то сном, правда? Я говорил отцу Гарсиа, что ты помогла мне спасти Чунгу.

Анхелика Мерседес смотрит на него с непроницаемым видом, будто не понимает, что он имеет в виду.