Город и ветер

Таш не считала, что шрамы её уродуют, она их просто ненавидела. Исступлённо. Для неё слова «бескрылая шарсу» означали даже не «калека» и не «неполноценная», а… что-то вроде «недочеловека». Наверное, дело было в том, как именно надменная воительница получила позорные для неё отметины. Долгие годы, стоило разговору зайти о шрамах, тело заходилось неосознанным, беззвучным криком — разворотом плеч и напряжением в нервных руках оно шептало: «Отстань от меня… Пожалуйста».

Впрочем, кто он такой, чтобы показывать пальцем? Сам ведь тоже отнюдь не выставляет свои ноги напоказ.

Тэйон наклонился, чтобы поцеловать нежную кожу между лопаток. На кончиках пальцев родилась сияющая острыми синеватыми искрами магия, он умело провёл рукой там, где крыло должно было смыкаться с телом. Внутренняя поверхность подкрыльев — одна из самых чувствительных областей на теле шарсу. Таш охнула, выгнулась под его прикосновением, по её коже пробежала волна мурашек. А он откинулся назад, глядя на супругу с откровенной иронией.

— В самом деле, моя лэри. Вы ведь не пытаетесь соблазнить меня, чтобы заставить сделать то, что Вам хочется?

Таш пробурчала в подушку что-то весьма нелицеприятное, гибко приподнялась на руках, чтобы одарить его затягивающим тёмным взглядом.

— Думаете, не получится?

— Таш. — В его голосе прозвучало тихое предупреждение.

Тихо вздохнув, она подгребла под себя подушку (осторожно, стараясь не слишком потревожить покоящиеся под ней ножны с кинжалом) и легла так, чтобы можно было видеть собеседника и в то же время не слишком напрягать уставшие плечи.

— Хорошо. Поговорим. Мой господин, я дала присягу дому Нарунгов. И намерена выполнить эту клятву. Или умереть, пытаясь это сделать.

Просто и чётко. Она ничего не требовала и не просила, лишь сообщала о принятом решении. Питать иллюзии по поводу того, что это решение ещё можно изменить, мог лишь человек, совершенно незнакомый с Таш вер Алория. Он всё равно попытался. На кону стояли не только их жизни.

— Шаэтанна ди Лаэссэ — психически неустойчивый ребёнок. Вы должны будете либо довериться её здравому смыслу, что, мягко говоря, проблематично ввиду отсутствия оного. Либо взять её под жёсткий контроль, ничем не отличаясь от всех тех, кто сейчас убивает за право наложить лапу на наследницу Нарунгов. Моя лэри, это не слишком богатый выбор.

Она молчала, сияя бездонными глазами сквозь занавес волос. Медленным, расчётливым движением подняла руку, зная, что он следит за игрой мускулов под бронзовой кожей. Отвела пряди назад, открывая тонкое лицо, серьёзное и отчуждённое.

Потом:

— Мой господин, я тоже была психически неустойчивым ребёнком. И у них тогда тоже был не очень богатый выбор.

Это был конец. Черта, обрыв, граница. Всё было сказано, и слова потеряли смысл, смытые волной животной боли.

Они знали друг друга и знали самих себя. Они понимали, что искалечены своими жизнями, и научились не бороться с этим.

Таш видела в запуганной, озлобленной, запутавшейся девочке, наследующей трон Нарунгов, саму себя. Она видела старших, оценивающих с вершины своих лет и мудрости, и выносящих вердикт, и приводящих его в исполнение. Она ощущала равнодушие стали, отнимающей непокорные крылья. И она ненавидела. О, как она умела ненавидеть!

В бескрылой женщине-шарсу жила удивительная внутренняя гармония. Душа её была цельным, неделимым порывом, не знающим сомнения, не допускающим колебания. Душа её была ветром, стрелой, отточенной и закалённой, сорвавшейся с тетивы и летящей к цели. Она была верностью, она была ненавистью, она была яростью. Для неё немыслимо было нарушить присягу, точно так же немыслимо было отвернуться от юной принцессы лишь потому, что весь мир единодушно записал Шаэтанну в «выродки».

Разумным доводам в душе Таш вер Алория оставалось не так много места.

Мы все — лишь след своего прошлого. Часть этого следа оставлена родителями, она тянется в глубь веков, туда, где сплетался из отдельных звеньев геном рода, где складывалась из причудливой мозаики обычаев взрастившая нас культура. Другая часть следа принадлежит лишь нам, нашим глазам, нашему разуму, она — наша жизнь и судьба, она то что ломало нас, и то, что нас строило. Мы обречены спотыкаться о своё прошлое, как обречены биться в оковах прошлых решений, и своих собственных, и тех, что приняли за нас, Таш видела перед собой тот же выбор, что искалечил её полтора века назад. И она обречена была раз за разом бороться с ним, разбиваясь в кровь и поднимаясь вновь, пытаясь изменить его, отменить, зачеркнуть. Пытаясь доказать всему миру и самой себе, что это неправда, что это не так, что всё не так, что они несправедливы. Что она имеет право на небо.