Город Ильеус

Шварц не давал покоя Сильвейринье. Но немец и сам не знал, как выйти из создавшегося положения, сам сомневался в успехе апелляции. Только разговор с Гумерсиндо, который уже окончательно упал духом, заставил Шварца принять внезапное решение. Гумерсиндо рассказал, что Сильвейринья настроен мирно.

— Он говорит, что больше делать нечего… Теперь надо ждать, пока отец умрёт… Долго полковник не протянет, слишком стар. Сильвейринья страшно ненавидит отца… Иногда он меня просто возмущает…

— Сентименты… — отрезал Шварц, внезапно заинтересованный рассказом.

Гумерсиндо продолжал:

— Может быть. Но ужасно слышать, как сын говорит, что отец недолго протянет, надеется, что он скоро умрёт… Безобразие!

— Значит, он ненавидит отца?

— Ещё как…

— Прекрасно! — Лицо Шварца прояснилось, как у человека, разрешившего долго мучивший его вопрос.

В этот вечер немец долго беседовал в своем кабинете с Сильвейриньей. Гумерсиндо не допустили. Шварц боялся его «сентиментализма». Несколько дней спустя адвокаты Сильвейриньи начали в суде новое дело против полковника Орасио. Они требовали, чтобы старый полковник был отстранен от управления своим именьем за неспособностью, психической неполноценностью, и помещен в больницу, а управляющим чтоб был назначен Сильвейринья.

Весь город ужаснулся такому обороту дела. Даже Карлос Зуде заметил:

— Это уж слишком… Такие вещи делать нельзя…

19

Но недолго пришлось жителям города обсуждать это событие, потому что вскоре произошел скандал между полковником Фредерико Пинто и Пепе Эспинола, привлекший к себе всеобщее внимание. Это было, пожалуй, самое яркое событие из всех, разыгравшихся на второй год повышения цен в Ильеусе, городе Сан Жоржи.

Полковник смертельно ненавидел сутенера. Он дал ему когда-то двадцать конто, уверенный, что Пепе — хороший человек, обманутый им, неудавшийся артист, который решил молча стерпеть оскорбленье и уехать к себе на родину, чтоб постараться забыть обо всём и начать жизнь снова. В глубине души у полковника осталось сладкое воспоминание о тех днях, оживающее вблизи молоденьких мулаток, вроде Риты, и публичных женщин в Ильеусе. Иногда ему казалось, что он узнает незабвенные черты Лолы, и его охватывала тихая, волнующая нежность.

Он начал что-то подозревать, лишь когда увидел, что путешествие Пепе бесконечно откладывается. Потом узнал об открытии «Трианона», о новом публичном доме, и, что хуже всего, о связи Лолы с Руи Дантасом. Это последнее известие было ударом для него, никогда он не считал Лолу способной на такую низость. Из всей этой грязной истории он всё-таки вынес твёрдую веру в то, что Лола его по-настоящему любила. Это было чистое, благородное воспоминание, и теперь оно погибло под гнетом фактов, рассказанных полковнику его друзьями. Какой-то коммивояжер дополнил рассказы друзей, показав Фредерико Пинто вырезку из старой газеты Рио, где на фотографии, помещенной перед статьей о «шулерском трюке», был снят Пепе с номером на груди и Лола, простоволосая. В заметке говорилось об аресте «аргентинских туристов», как иронически называл их репортер. Полковник Фредерики Пинто возмутился:

— Сука…

Ненависть запала в его душу. Его оскорбляли сплетни, первое время ходившие о нём в Ильеусе. Когда-нибудь он даст Пепе хороший урок, повторял он. Когда он сталкивался с аргентинцем на улице, то плевался и ворчал сквозь зубы бранные слова, ожидая, что гринго затеет скандал. Но Пепе весьма любезно кланялся ему и шёл своей дорогой. Фредерико нарочно стал ходить в «Трианон», где ставил огромные ставки в игре, ища предлога для скандала с Пепе. Но как только полковник подходил к тому столику, где сутенер держал банк, тот передавал обязанности крупье другому и уходил. Фредерико Пинто только зубами скрипел.

Но вот однажды, на второй год повышения цен, скандал разразился. Это случилось в «Трианоне», в игорном зале. Пепе держал банк в баккара и выигрывал. Фредерико подошёл, оставив рулетку, где проиграл, как обычно. С ним была женщина, француженка. Он встал за спиной Пепе Эспинола и принялся пристально следить за каждым его движением. Никогда не было окончательно доказано — даже на процессе, действительно ли Пепе сплутовал в игре. Присутствующие услышали только возглас Фредерико:

— Вор! — и увидели, как он вырвал карты из рук Пепе.

Аргентинец, мертвенно-бледный, медленно поднялся. Полковник показывал карты, отнятые у Пепе, и кричал:

— Гринго, вор, сволочь эдакая! Ты думаешь, что все кругом тебя дураки?

Пепе протянул руку, чтоб отобрать карты. Фредерико с силой оттолкнул его. Из танцевального зала бежали люди, кто-то предложил линчевать сутенера.

— Бейте его…

Пепе снова шагнул к Фредерико, полковник выстрелил, пуля пролетела мимо и вонзилась в стену. Фредерико опять поднял револьвер, но Пепе выстрелил, не целясь, из своего автоматического пистолета, и полковник упал. Пепе направился к выходу с оружием в руках, прокладывая себе дорогу между собравшимися, спустился с лестницы и исчез. На второй день он был арестован в одном из публичных домов.