Город Ильеус

Дона Аугуста спит. Сегодня ему пришлось удовлетворить её супружеские права, чтобы успокоить припадок ревности. Сейчас он в пижаме стоит у окна и смотрит на дождь. Теперь можно будет купить ещё земель… Можно будет засыпать Лолу Эспинола драгоценностями, дорогими нарядами, французскими духами. Дождь для полковника Фредерико — это освобождение. Страх засухи вырвал его из объятий белокурой аргентинки и привёл в фазенду: поторопить подрезку деревьев, чтобы в случае засухи хоть что-нибудь спасти. Теперь шёл дождь, и он мог вернуться в объятия Лолы, снова окунуться в таинства любви, которые были знакомы только ей. Дождь журчит, голоса людей, собравшихся вокруг Ранульфо, доносятся до веранды. Полковник Фредерико Пинто возбужден. Он вспомнил о Лоле, и тоска по ней властно овладела им. Ему захотелось сию же минуту уехать отсюда: оседлать коня, галопом проскакать три мили, отделяющие его от Итабуны, сесть в автомобиль и уже на рассвете постучаться у знакомых дверей… Пепе, наверно, в кабаре — играет. Им будет хорошо вдвоём. Он стал припоминать каждый изгиб тела своей любовницы, которое знал наизусть. И заходил по веранде из конца в конец нервными шагами. Шум в домике батраков не смолкал, словно приглашая его, зайти. Полковник Фредерико Пинто вошел в комнаты, накинул резиновый плащ прямо на пижаму, надел на голову старую шляпу и направился к домику. Всё равно не спится ему в эту ночь.

Полковник Орасио да Сильвейра проснулся, когда упали первые капли дождя. Сон его, сон старика, был чуток. Старая расшатанная кровать заскрипела, когда Орасио поднялся. Он спал в длинной ночной рубашке о вышитыми на груди цветами, как тридцать лет назад. Но только его богатырское тело стало теперь сухим и сгорбленным, слабым телом старика. Дождь из окна попадал в комнату, смачивал простыни на постели. Брызги его падали на лицо Орасио. Его восьмидесятилетние глаза плохо различали предметы. Он пошарил руками, ища свою палку с золотым набалдашником в виде плода какао, оперся на неё и, ориентируясь по ветру, врывающемуся в комнату, направился к окну. За окном брезжил смутный рассвет. Темная пелена висела перед почти невидящими глазами полковника Орасио да Сильвейра. Но ему незачем было видеть дождь, он чувствовал на лице его доброе, ласковое прикосновение. По плантациям плыла тишина, нарушаемая лишь журчаньем дождя и шелестом падающих листьев. Под самым окном комнаты полковника тянулась плантация какао. Ветер пробегал по веткам; полковник различал всё, даже самые смутные шумы и шорохи, прорезающие тишину ночи. Он был доволен, как кот, которого гладят по спине. Он что-то бормотал про себя, глотая слова, и улыбался своей жесткой, недоверчивой и страшной улыбкой. Дождь мочил его, тело покалывало, он проводил морщинистой рукой по груди и по ногам, снова начинались ревматические боли, вызванные дождем и ветром. Он знал, что никто его не слышит, так как весь дом спал, и тихонько постанывал, бормоча слова радости. Проклятый ревматизм, он всегда возвращался вместе с дождями, острая боль пронизывала тело Орасио… Но какое это имеет значение, если дождь льёт, если какаовые деревья не потеряют своих недавно раскрывшихся цветов, если плоды засветятся золотым светом и урожай будет большой, невиданный урожай?..

Многие в Ильеусе и Итабуне с сожалением говорят о том, что полковник Орасио да Сильвейра, самый богатый человек в землях какао, один из заправил местной политики, живёт совсем один в своей фазенде. Некому о нём позаботиться, рядом с ним нет ни друга, ни жены, ни возлюбленной, ни даже сына, с которым он не ладит. «Печальная старость», — говорят люди. Монашки, знающие истории старых времен, прибавляют, что полковник расплачивается за свои многие и тяжкие грехи. Уже в те времена, когда люди шли в эту землю с топорами и серпами и прорубались сквозь чащу, убивая друг друга, много чего рассказывали о полковнике Орасио. Теперь о нём говорят с состраданием, но не без враждебности. Его жалеют, но считают справедливым то, что он страдает, что он живёт один, заброшенный всеми. Орасио знает, что говорят о нем, как знал тридцать лет назад все истории, которые рассказывали о нём в церквах и в кабаре. Но он знает, что он не один. У него есть его плантации, его какаовые деревья, звери, живущие среди них, даже змеи и ягуары, которые ещё не перевелись. Он живёт в своём мире, он сам — часть этого мира. Он не чувствует ни грусти, ни одиночества. Если бы полковник очутился в самом большом городе мира, где звучит музыка и льются тысячи электрических огней, окруженный комфортом, друзьями, красивыми женщинами, он бы загрустил и почувствовал себя одиноким, потому что он не может жить вдали плантаций какао.