Город имени меня

Юра неловко перехватывает бутылку, роняет ее и сдавленно матерится — по покрытию растекается бордовая лужица, вынуждая его отступить. Забыв затянуться, он прячет вейп в карман пиджака и пялится на меня — долго и пристально, устало и испуганно — так, что мозги превращаются в кашу.

— Ничего не требуя? Серьезно? — тихо повторяет он, склонив голову набок. — Не боишься, что своим нытьем я тебе мозги вынесу?

— Нет. Мне не впервой жить ради кого-то.

— А мне не нужны жертвы, забыла?..

— Тогда я потребую! — Шагаю вперед, хотя с трудом держусь на ногах. — Ты... можешь меня поцеловать?..

Как только моя просьба срывается с языка, прозрачный кокон, наполненный доверием, пониманием и теплом, с треском лопается, волшебство испаряется, между нами вырастает ледяная стена. Я опять позорюсь, позорюсь по-крупному, но унять поток сознания уже не могу:

— Мне исполнилось восемнадцать. Сегодня. Сделай это в качестве подарка. Или предоплаты: думай как хочешь. Мне нужно, чтобы это был ты! Очень прошу!..

Он молчит. Улавливаю его замешательство и падаю в пропасть — в глазах роятся мушки, от валуна, придавившего сердце, становится нечем дышать.

Обнимаю себя, до ломоты сжимаю острые локти, криво улыбаюсь и пищу:

— Я пошутила. Больше никогда не заикнусь об этом. Прости!

Разворачиваюсь и сбегаю — ныряю в открытый проем, натыкаясь на незнакомых людей, прорываюсь на кухню и мечусь в поисках рюкзака.

Можно стрельнуть у Светы ключи и переночевать в машине. Можно упросить ее вернуться во флэт и выдать мне надувной матрас.

...Сто к одному, что она подмигнет, помашет мне ручкой и ни черта из предложенного не сделает.

Впервые у меня нет ни одного запасного плана. Восемнадцатилетие, вопреки маминым мечтам, стало самым ужасным днем с тех пор, как я себя помню!

Нахожу свой потертый рюкзак, устремляюсь к нему, в последний раз оглядываю загадочный полумрак кухни-столовой, но что-то настойчиво сдавливает талию, и неведомая сила, выбив из легких весь воздух, приподнимает меня над полом, разворачивает и прижимает спиной к прохладной стене.

Твердые ладони перемещаются на мои бедра и надежно удерживают от падения, попутно обрекая на полную зависимость. Мятное дыхание с нотками вишневого вейпа обжигает щеку:

— Тебе есть куда уйти?

Узнаю аромат морозного парфюма и впадаю в оцепенение — мозг никак не может включиться в происходящее, сенсоры сбоят. Ненавижу беспомощность и отсутствие контроля над ситуацией — если Юра уберет руки, я упаду и отобью пятую точку. Ни черта не вижу и не соображаю, словно кошка, цепляюсь за его плечи, прижимаюсь к нему и, проглотив рыдания, признаюсь:

— Разве что в окно...

Что-то горячее накрывает мои губы, и мир разлетается на сотни разноцветных стекляшек.

* * *

16

Мне никогда не приходилось иметь дело с наркозом или забываться при помощи запрещенных веществ, но то, что я чувствую сейчас, похоже на сладкий дурман: оглушенность, беспомощность, помрачение сознания, мурашки и жар — жар настолько нестерпимый, что я задыхаюсь, но не могу сделать вдох. Губы Юры запечатали рот и проделывают такое, от чего я вот-вот отключусь, сгорю, самоликвидируюсь... Но ощущение защищенности, благодарности, радости... светлого сна успокаивает и укутывает теплом.

Душа выпорхнула из тела и мечется по темной просторной столовой, я крепко держусь за Юру, а она улетает все дальше...

Он не забыл обо мне за три долгих месяца. Мы оба только что бесславно лишились всего, ради чего жили, и я как никто понимаю его боль. Будь я проклята, если не попытаюсь облегчить ему страдания и не задвину неблагодарных людей, не достойных его жертв, на десятый план!

Юра, вечно застегнутый на все пуговицы и предельно осторожный, вдруг ослабил вожжи самоконтроля и делится со мной своим черным отчаянием, безграничным одиночеством, а еще — нежностью: она разрядами электричества гуляет по нашим телам, а я окончательно слетаю с катушек и пробую отвечать. Мне не стыдно за неумение, судорожные всхлипы и стоны, за слезы, вновь проступившие на глазах.

Я целуюсь с тем, кого люблю всем сердцем, и мой первый поцелуй никто никогда не отнимет и не отменит.

Но Юра пьян и растерян. И я — не она...

Упираюсь ладонями в его грудь, отстраняюсь и шепчу:

— Почему ты это делаешь?.. Из жалости, да?..

В темноте не видно его лица, тяжелое дыхание прерывается шумным выдохом, но Юра слишком долго не находит ответа. Ну конечно же: им движет жалость. Даже не стоило спрашивать...

—Так-так-так... — Как гром среди ясного неба, раздается торжественный голос Светы, и за шиворот ледяной водой заливается испуг. За секунду до того, как два ряда голубых потолочных ламп освещают помещение, Юра аккуратно ставит меня на ноги, отступает к стене и, изящно поправив каре, подпирает ее плечом.

Отряхиваю подол, приглаживаю волосы, прочищаю горло и улыбаюсь, однако выдать нашу возню за милое невинное общение все равно не удается. Густо подведенные глаза ведьмы вспыхивают, как у кошки, а рот разъезжается в ехидной ухмылке:

— Ну-с, вижу, вы без слов друг друга поняли!