Город имени меня

— Да ты, оказывается, романтик! — от его искренности мои губы разъезжаются в тупой довольной улыбке, он криво ухмыляется в ответ:

— Разве? Я же вроде как циничный мудак.

— Циник — уставший романтик.

— Циник — тот, кто побывал в некотором дерьме, наелся его и теперь им кидается.

Мы вместе хохочем, и я незаметно стираю потекшую тушь. Юра под мухой и настроен благодушно. В ушах шумит от азарта, сердце изнутри колотит по ребрам: между нами дружба, доверие и понимание с полуслова. Если ступлю на запретную территорию, это не станет большой ошибкой, зато точно расширит границы дозволенного. А у меня в запасе желание, исполнив которое, он изрядно облегчит мое нелегкое существование.

Обгоняю его, разворачиваюсь, пячусь спиной вперед и пристаю:

— Значит, ты все об этой жизни знаешь?

— Знаю, что ничего не знаю! Но, тем не менее, знаю побольше твоего, — Юра многозначительно поднимает вверх указательный палец, но тут же опускает его и примирительно поясняет: — В силу возраста и опыта, а не ума. Я тупой, вообще-то. Так что не принимай на свой счет.

— Тогда, как более старший и опытный, просвети: первый раз — это больно?

Он не удивляется, не стыдит за нездоровое любопытство и не морозится — лишь пожимает плечами и задумчиво изрекает:

— Никогда не имел дел с невинными девчонками, поэтому не поручусь. Но, кажется, в первый раз ты не кончишь.

В тротуаре под подошвой внезапно обнаруживается провал, я заваливаюсь назад, но испугаться не успеваю: Юра молниеносно хватает меня за талию и прижимает к себе. Задыхаюсь, уткнувшись в его твердую грудь, но упрямо пищу:

— А ты?

— Что — я?

— Кончишь?

— Наверное... — пару секунд он тупит, но резко убирает руку и отшатывается: — Кира, *ля!

— А что?! — Мне снова приходится его догонять. — У меня осталось одно желание! Что плохого, если я хочу, чтобы мой первый раз был любовью, а не сексом?!

«...И уж тем более не насилием», — продолжаю про себя, но упоминать про Кубика вслух неуместно и стремно.

Юра мрачнеет, натягивает маску ледяной отстраненности, и она садится как влитая:

— Чтобы я больше этого не слышал, поняла?

Шумно вздыхаю, но мне не стыдно — гребаная обида царапает сердце, от несправедливости хочется заорать.

Из арки выруливают мужики: что-то бурно выясняют и развязно жестикулируют, но, завидев нас, останавливаются как вкопанные и щурятся, словно у всех разом закоротило мозги. Их пятеро, они не старше Юры и пьяные вдрызг. Все коротко стриженные, в спортивных штанах с лампасами, со стесанными кулаками и широкими спинами.

— Эй ты! Ты че, анимешник?.. Или п***р? Че за волосы? — самый мелкий и щуплый наконец формулирует суть претензии и, вихляясь, выдвигается вперед.

На бледном лице Юры играют желваки, в глазах вспыхивает ярость, но я дергаю его за рукав джинсовки и одними губами шепчу:

— Бежим... Пожалуйста, бежим. Вот мое последнее желание! — Он трясет головой, и взгляд проясняется.

Срываемся с места, ныряем в темный двор, в пять шагов пересекаем его, перемахиваем через бетонный забор и еще через один — железный и пониже. В солнечном сплетении щекотно от ужаса и смеха, я спотыкаюсь и едва не падаю, но Юра вовремя хватает за шкирку и удерживает в вертикальном положении. Преследователи давно отстали — может, они и вовсе не бежали за нами, так как едва передвигались и с трудом ворочали языками.

Останавливаемся возле пластиковой детской горки, уперев ладони в колени, переводим дыхание и ржем в голос. Юра выпрямляется, коронным жестом поправляет каре и подходит ближе:

— Давненько я не убегал от гопоты. Ты как? — он осторожно смахивает волосы с моего лба, улыбается и пристально разглядывает, затягивая сознание в непостижимую глубину своих глаз.

— Вроде, жива и даже при памяти... — я смотрю на него снизу вверх, сердце замирает, ускоряется и бьется хаотичными толчками.

Приоткрываю рот, чтобы через сведенное горло протолкнуть свежий воздух в забитые легкие, ощущаю руку Юры в миллиметре от своей и с благодарностью обхватываю, но он отдергивает ее, быстро прячет в карман и отступает в темноту.

"...Юра никогда и никого больше не возьмет за руку..." — на задворках сознания бесстрастно каркает Света, а съеживаюсь. Закусываю губу, сдаюсь и реву как ребенок — по щекам текут обжигающие слезы, наверняка черные, но мне плевать.

Пусть валит. Пусть провалится в ад со своими принципами, ковыряет старые раны и кайфует там от одиночества — потому что это не лечится. Он совсем как мой папаша. Останусь здесь — не оглянется и не вспомнит, что я была рядом...

— Ты чего? — Юра возвращается, в ужасе на меня пялится и ждет объяснений. Их нет, но он сам их находит: указывает на разодранный подол моего платья, обнимает, гладит теплой ладонью по голове и растерянно приговаривает: — Забей. Ну нельзя же так, Кир... ну не из-за этого...

Меня колотит, слезы окончательно перекрывают кислород, я прижимаюсь к нему всем телом, судорожно цепляюсь за джинсовку, а еще — за его простую, тупую и самую подходящую к ситуации версию:

— А из-за чего еще? Послезавтра первое сентября, а мне не в чем идти в шарагу...

19