Город имени меня

Из-за серого бетонного здания выплывает черная вывеска ритуального зала с белыми жирными ангелочками по бокам, в висок вонзается тупой саморез и назойливо сверлит, пробираясь все глубже и глубже.

В просторном, тускло освещенном помещении пахнет свечками и ладаном, висит тяжелая густая тишина, в центре, на накрытом бархатом постаменте возвышается гроб — богатый, из полированного дерева, совсем как в американских фильмах. Верхняя часть распахнута, на фоне драпировок из белого шелка виднеется спящий человек в дорогом костюме и галстуке. Это кто угодно, только не мой отец.

— Мы ошиблись, Юр... — порываюсь развернуться и покинуть холодный, продуваемый сквозняками зал, но замечаю тетю Валю, нескольких соседок и отцовских товарищей, мнущихся у двери. Таблетки работают как надо — я не падаю в обморок, и Юра, осторожно, но крепко поддерживая под локоть, подводит меня к гробу.

Заставляю себя посмотреть на отца: он мог бы быть таким — молодым, красивым, представительны, — и при жизни, если бы хотел жить... Но у него больше нет возможности измениться, исправить ошибки и вернуть время, потраченное впустую...

Колени слабеют, на лбу проступает пот, но Юра обнимает меня за талию, и я вдруг ощущаю сбивающее с ног, звенящее, острое счастье. Парень, которого я люблю, здесь. Моя лучшая подруга Эля скорбит вместе со мной и ждет скорой встречи. Ярик и ребята из группы завалили сообщениями и велели крепиться.

Жизнь продолжается, впереди миллионы возможностей и шансов.

* * *

Тучи клочками грязной ваты зависают над головой, мелкая изморось пленкой оседает на лицах и стекла черных очков. Напоследок оглядываюсь на крест, заваленный цветами холм и черную птицу на ветке столетней ели, и пробую свыкнуться с новой реальностью. Отца больше нет. Мысль отдается тупой болью в сердце и гулом в ушах.

— Домой? — спрашивает Юра, и я киваю: мой дом там, где он. Я не выдержу поминальный обед и лживые речи собутыльников папаши о том, каким тот был крутым парнем.

— Кстати, я сменил замки в твоей квартире. Вот. — В мой карман перекочевывает тяжелая металлическая связка. — Но ходить туда без меня не советую. Обещаешь?

Безотчетная тревога проникает за шиворот и мурашками ползет по спине: кожей ощущаю пустой мертвый взгляд упыря Кубика и оборачиваюсь, но его нигде нет. Зато Валентина Петровна считывает мой испуг, отделяется от скорбящих соседок и вырастает рядом.

— Юра, молодец. Золотой ты мой мальчик, дай бог тебе здоровья! Можно с Кирочкой поговорить? — Юра, не терпящий дифирамбов в свой адрес, кивает, тактично сваливает и ныряет в машину, а тетя Валя, подступив вплотную, тараторит: — Повезло тебе с этим парнишкой, даже не думай отпускать. А Кубанцева и не видно — участковый припугнул, что отправит обратно за малейший проступок, так что теперь тот не сунется. Ты, Кира, захаживай в гости. И предложение мое в силе — завтра можешь приступать, наш кондитер ждет не дождется помощников.

Глаза Валентины Петровны излучают заботу и тепло, и я ее обнимаю. Поразительно, как много новых граней людской доброты постигаешь, проходя через горе...

* * *

Город, лежащий за огромным окном, укутан туманом и мелким дождем: открывающийся с высоты пейзаж гармонирует с болью потери, усталостью, безысходностью, тошнотой, переполнившей душу. Переодеваюсь в просторную футболку с изображением самореза, ныряю под одеяло и пробую дышать — глубоко, со стонами, беспомощно хватая воздух ртом. Но с каждой секундой становится легче, как Юра и обещал.

Бесшумно распахивается дверь, Юра приносит чай. Ставит пиалу на прикроватную тумбочку, ложится рядом, и, заботливо подоткнув одеяло, крепко меня обнимает. Я снова едва дышу, присутствие Юры — единственное, что удерживает в сознании и не дает свихнуться.

— Ты молодец, держалась достойно. Теперь отдыхай, — шепчет Юра, целуя меня в висок. — Сейчас придут чуваки, но сегодня я управлюсь за пару часов. Потом сходим куда-нибудь. Или останемся дома — как скажешь.

Он поднимается, ободряюще мне подмигивает, и я снова вижу чудо: искреннюю, широкую улыбку, точно такую же, как на тех старых видео, где он был счастлив. Только фон — однотонные темные стены — другой, нет заколочки и тельняшки, а в следующую минуту на бледном точеном лице Юры проступает привычная усталость.

Пищу слова благодарности, остаюсь одна в комнате, но сон не идет. Перед шторкой опущенных век мелькают бессвязные образы: безжизненная рука, горизонт в отражении черных стекол, холм с цветами, юный Юра, рассказывающий о любимой девушке, обои с причудливыми завитками за его спиной.

Те же самые обои я разглядывала ровно сутки назад, лежа на диване в комнате Эли и Ярика. Даже транки не спасают от удара под дых: Эля — это... она... Она!

Сложный, не поддававшийся сборке конструктор вдруг складывается сам собой: белые шрамы на руках Эли, мои куклы — замкнутая Мальвина и отрешенный Пьеро, прозрачные намеки Светы, молчание Юры, невнятные оправдания, долгие паузы и виноватые взгляды.

— Блин!..

Руки дрожат, переносицу ломит. Нахожу под подушкой телефон и, прищурившись от яркой голубоватой подсветки, пишу Свете: