Город клинков

Но Мулагеш плевать. Она орет, визжит и завывает от радости, слыша, как эта прекрасная в своей чудовищности машина разрушения поет собственную песнь, утробную и басовитую – прекрасная антитеза гудению Жургутова меча. В этот миг Мулагеш дрожит от дикой хищной радости, она хочет во весь голос крикнуть: «Мы лучшие! Мы лучше вас! Вам, ублюдкам, такая война даже не снилась!»

Но она смотрит и видит, что Жургутова правая рука медленно-медленно подымает меч.

Она прицельно бьет по конечности чудища. ПК, конечно, не скальпель и руку отнять не может, но все равно… даже свинцовый ливень не способен помешать Жургуту медленно, медленно подымать меч.

Мулагеш слышит песню клинка – тот дерзко гудит на низкой ноте, и песнь его, его спокойное уверенное жужжание не может заглушить даже яростный треск пулемета.

Тут слева доносится грохот. Жургут, привлеченный звуком, поворачивает голову и…

…И бессильно смотрит на то, как на него с громовым ревом на полной скорости налетает восьмидесятитонный локомотив.

По Жургуту видно – он хотел убраться с путей. Но Мулагеш изливает на него непрекращающийся свинцовый дождь, прижимая его к земле, – и у него нет шансов увернуться.

Мулагеш радостно орет:

– Так тебе! Так тебе, ублюдок!

Она прекращает стрелять, когда локомотив врезается в Жургута и сминает его как игрушечного солдатика. Она даже звука столкновения не слышит.

А не слышит, возможно потому, что локомотив, сбив Жургута, вдруг сходит с рельс: он накреняется на изрешеченных пулеметом путях и скользит по грязи с жутким, оглушающим скрипом и скрежетом. Каким-то чудом ему удается разминуться с вышкой, и он въезжает в штабель стальных балок и мотков проволоки, которые взлетают и падают на него с громким лязгом. Локомотив чуть накреняется влево, едва не заваливается и остается в том же положении – колеса с правой стороны зависают в воздухе, крутясь вразнобой. Он походит на полураздавленного жука, который дрыгает лапками, не догадываясь, что уже умер.

Мулагеш смотрит на все это, удивляется, почему не слышно грохота, и понимает: это не авария далеко случилась, это она оглохла из-за пулемета.

Она со свистом выпускает воздух. Мулагеш с трудом разжимает правую руку, намертво вцепившуюся в турель, а затем отстегивает защелку на протезе, чьи железные пальцы крепко удерживают турель с левой стороны. Она отступает от пулемета. Тело дрожит и трясется, словно ее положили в жестяную банку и какой-то гигант взял да и встряхнул ее. Кожа, похоже, потрескалась и чуть ли не дымится, пеняя Турин на невыносимый жар, идущий от пулемета.

Она пытается сказать себе:

– Стоп. Стоп. Все кончено.

Но голос ее не слушается.

Это шок, понимает она. Знакомое состояние. «Ничего нового для тебя, дорогая».

Мулагеш смотрит на локомотив, лежащий поперек двора. Он похож на выбросившегося на берег кита. Если бы Жургут стоял поближе к вышке и она бы изрешетила рельсы не там, а здесь, локомотив снес бы опоры вышки, как пуля спичку. Но, к счастью, пронесло.

Она медленно спускается и идет к паровозу. Из открывшегося при падении люка топки высыпались угли, и теперь они подсвечивают все адским алым пламенем.

Мулагеш засовывает палец в ухо и прислушивается. В ушах звенит, но она быстро находит святого Жургута – надо просто идти на звук, на знакомое гудение. Только теперь кажется, что она прислушивается к сломанному радио.

Его располовинило. Колеса поезда рассекли его надвое. Кишки вывалились из живота, словно рисовая лапша, и, хотя рука явно сломана в нескольких местах, он все равно тянется к своему гигантскому мечу, который лежит в нескольких футах от чудища.

Она присматривается: да, меч продолжает петь. Бормотать: «Я – Ее сияющий клинок. Я – далекая звезда погибели. Я – непобедимый завоеватель».

– Да замолчишь ты уже, наконец, – сердится она.

От берега доносится всплеск воды. Сигруд, шатаясь, идет к ней, прижимая одну руку к груди. А еще он хромает. Подходя, он шевелит губами.

– Что? – кричит Мулагеш.

– Мы уделали его? – орет он в ответ.

– Похоже, что да, – говорит Мулагеш. И показывает на корчащееся на земле тело. – Но это не святой Жургут. – Палец ее упирается в гигантский меч: – Вот святой Жургут.

Сигруд хмурится. Она не слышит, но понимает, что тот хочет сказать: как это?

– Он сказал, что он клинок Вуртьи. Я думаю, это так – причем и в переносном, и в прямом смысле. Его сердце, душа и разум заточены в этой стали.

Она снимает плащ, подходит к мечу и на мгновение останавливается: а ведь этот клинок может ее убить, как это и планировалось изначально. Но она нагибается и берет меч в руки – точнее, обернутыми в плащ руками. К счастью, ничего ужасного не происходит. Единственно, меч невероятно, обжигающе холодный. А еще она замечает, что клинок треснул – словно волосинка протянулась по стали от рукояти до кончика.

Она тащит меч к паровозу.

– Давай, помоги мне закинуть эту хреновину в поезд. Но смотри голыми руками не трогай. Оберни руки одеждой.

Они совместными усилиями затаскивают меч внутрь. Сигруд неловко дергается – похоже, у него болит левый бок.

– Ребро сломал? – спрашивает Мулагеш.

Сигруд кивает.

– Но это неплохо.