Город костей

Такой поворот дела был явно не по вкусу Сеулу. Со слабой улыбкой старый Хранитель взял сломанное оружие и передал его одному из ликторов. Затем он вынул драгоценную пластинку из стены и протянул ее Илин.

— Я — Сонет Риатен, Мастер-Хранитель. У меня есть ещё кое-что, что я хотел бы тебе показать.

Глотка Хета внезапно пересохла. Это тебе не просто какой-то жалкий Хранитель! Мастер-Хранитель сидит по правую руку самого Электора, он говорит от лица всех Хранителей, он их главный начальник. «Ты уже сдох и просто пока не знаешь, где тебя похоронят, — сказал он себе. — Но зачем он играет со мной, если решил прикончить?» Эта мысль подозрительно походила на надежду, а потому он тут же безжалостно придавил ее. Если старикашка решил притвориться, что они оба уйдут отсюда живыми, то, надо полагать, это садизм чистой воды.

Риатен вышел в зал Источника, где света было больше. Остальные следовали за ним. Один из ликторов не слишком нежно толкнул Хета в спину в знак того, что пора пошевеливаться, и он потащился за всеми.

Риатен откинул с одного плеча свой верхний бурнус; под ним оказалась сумка на ремне. Открыв ее, он вынул толстый кожаный футляр. Протянув его Хету, он сказал:

— Здесь книга. Она считается древней, говорят, ей почти тысяча лет, и написал ее один из Выживших, всего лишь через несколько лет после того, как поверхность захватило Пекло. Это подделка?

Заинтригованный, несмотря ни на что, Хет вытер потные ладони о рубашку, прежде чем взять книгу. Футляр, в котором она лежала, был сделан из кожи, умягченной до такой степени, что она стала не толще кожи человека. Конечно, на футляре сказалось и время, и частое прикосновение рук, но все равно ему было гораздо меньше тысячи лет. Бронзовая застежка сломалась много лет назад; Хет откинул крышку и осторожно вынул оттуда книгу.

Кожаный переплет самой книги выглядел гораздо более многообещающим. Кожа казалась зернистой, как плохо перемешанное битое стекло, и трескалась даже от слабого прикосновения пальцев. На ней был выдавлен узор — круг, состоящий из путаницы линий, покрытых когда-то золотом. Это изображение соответствовало другим текстам времен Выживших, многие из которых сильно пострадали или были неполны и принадлежали к числу самых великих ценностей некоторых частных коллекций или Академии. То малое, что было известно ученым о Древних, заключалось в этих текстах. Были также сотни, а может быть, и тысячи копий и поддельных текстов, продававшихся на рынках городов Приграничья.

Легче всего было подделать узор и выделку кожи. Первоначальные ленточки-тесемки, скреплявшие компактную массу желтых страниц, давным-давно рассыпались в пыль. Их заменили новые, сделанные, вероятно, в то же время, что и футляр. Новые тесемки были красного цвета, они еще не успели выцвести. Возможно, это было свидетельством того, что книгу вынимали из ее футляра не слишком часто. Это объясняло как высокую сохранность текста, так и говорило в пользу его аутентичности. Фальсификатор обязательно соблазнился бы и добавил выцветшие или даже порванные тесемки. Хет поискал свое «блошиное стекло», но не нашел его. Надо думать, ликторы свистнули.

Он осторожно развязал тесемки и сел на корточки, положив книгу лицевой стороной вниз на гладкий камень и начав перелистывать ее с конца. Кто-то что-то сказал по этому поводу, кто-то остановил говорящего, но Хет игнорировал обоих. Его заворожила первая же открытая страница. Книга была написана Древним письмом.

Большинство текстов времен Выживших писалось на староменианском языке. Староменианским, насколько было известно ученым, пользовались в обширной области, которую сейчас занимали Пекло и Приграничье. Во времена Выживших каждый город Приграничья обзавелся за период изоляции собственным языком, испортив исходный и превратив его в совершенно иной диалект, чуждый остальным. Торговый язык был смесью этих новых диалектов, и, если вы умели читать и не страдали отсутствием воображения, у вас появлялся весьма приличный шанс научиться читать тексты и на староменианском языке. У Хета с этим вообще не возникало трудностей, во всяком случае, меньше, чем у других, так как язык Анклава был версией староменианского, настолько близкой к оригиналу, что между ними почти не было разницы. Что касается побережья Последнего моря и его островов, то там говорили на совершенно других языках, которые мало изменились с того времени, как возникло Пекло; там обнаружили так мало текстов Выживших, что те языки и учить-то не стоило. Вот Древнее письмо — это совсем другое дело.

Робелин считал его языком, который имел весьма узкое применение даже во времена Древних — что-то вроде языка ученых, юристов, возможно, магов. У него было некоторое сходство со староменианским, но оно лишь путало непосвященных. Каждое слово имело три-четыре разных значения в зависимости от контекста, что экономило силы писцов, но затрудняло дешифровку. Те несколько текстов на этом языке, что уцелели, относились к самым древним из найденных, но были в таком плачевном состоянии, что их и читать-то почти невозможно.