Город, который построил Я. Сборник. Том 1

В какой-то момент понял, что стою один посреди большой темной площади, освещенной двумя тусклыми фонарями. Мороз сковывал конечности, и порой было невыносимо. Я прислонился к фонарному столбу.

– Приедет, обязательно приедет.

Вероятно, я так был увлечен ожиданием, что незаметно для себя заснул. Очнулся только от жуткого холода и боли в ногах… Осмотрелся. Уже светало. Пальто и брюки были на мне, а вот ботинок не было.

– Куда же они могли деться? – спросил я сам себя.

– Как куда? Обули тебя, пока ты спал, – очевидно, ответил внутренний голос.

– Но кому понадобились мои старые страшные ботинки? – спросил у него.

Ответа не последовало. И, совершенно обескураженный холодной реальностью ситуации, я тихо побрел домой.

Удачнаяфишка

К 2009 году в Национальной Хоккейной Лиге (НХЛ) не осталось практически ни одного игрока, играющего деревянными клюшками. Хотя нет, осталось. Двое. Не помню их имен, но они ни в какую не желали переходить на пластик. Заводы по изготовлению деревянных клюшек уже давно перепрофилировались, и этим ребятам самим приходилось вытачивать себе орудие труда. Летом, после окончания сезона все разъезжались по отпускам: кто на Гавайи, кто в Майами, а эти двое отправлялись в дремучие леса северных канадских провинций на заготовки. Работа предстояла тяжелая, нужно было подготовить каждому по триста экземпляров. Это было требование лиги, так как дерево ломалось гораздо быстрее пластика. Но наши герои никак не могли уложиться в срок и делали вместо трехсот – шестьдесят. Дольно опрометчиво, потому как шестьдесят штук с трудом хватило бы на два месяца "регулярки". Но год за годом одна и та же ситуация с этими игроками повторялась. Отыграют два месяца и сидят понурые на лавках до конца сезона. Уволить бы их, да жаль, хорошие игроки, одни из лучших в лиге, на них народ ходит. Все уже с этим смирились, и так продолжалось несколько сезонов.

Так бы и дальше шло, если бы не один случай, произошедший с одним из этих хоккеистов на очередном  матче.

Игра проходила довольно активно, и хоккеисты были заряжены на борьбу. Счет был равный и шел овертайм. Наш герой, у которого оставалось в запасе три или четыре клюшки, напролом вкатился в зону противника, обыграл защитников, а заодно, по инерции, и вратаря, вложил в последний щелчок по пустым воротам всю свою жизнь. Крюк надломился, и игрок упал как подкошенный. Шайба прошла мимо цели.

Так он лежал довольно долго, и все были уверены, что хоккеист получил травму. На лед повыскакивали партнеры и медицинский персонал, но хоккеист лежал и заливался слезами, ведь ему оставалось провести еще одну, максимум две игры и опять в запас, на лавку до конца сезона. Пока его уводили за руки, несколько хоккеистов так прониклись его неудачей, что тоже заревели. В следующей игре была сломана еще одна клюшка, и плакала вся команда и тренер. Когда герой – неудачник сломал предпоследний крюк, то ревел весь стадион и плач продолжался тридцать минут. Даже хоккеисты – соперники плакали навзрыд, а главный тренер враждующей команды не знал, куда себя деть от горя.

Последний матч сезона для нашего героя выдался очень упорным и плаксивым. Заливались слезами все зрители, все работники стадиона и огромная армия телевизионных болельщиков. Матч был приостановлен на пятьдесят третьей минуте из-за всеобщего рыдания на два часа пятнадцать минут, после чего игра продолжилась.

Руководство лиги в срочном порядке объявило внеочередной созыв менеджеров, руководителей профсоюзов игроков команд, в результате которого был учрежден новый  трофей, впоследствии ставший главной наградой лиги за самый продолжительный плач на хоккейном матче.

Если вас интересует статистика, то скажу, что самый долгий плач принадлежит Томасу Банневельду из команды «Батерст-Инлет Жиравс», продолжавшийся пятьдесят семь часов, а за самый продолжительный скулеж на трибунах получили болельщики команды «Таллахасси Норд Флай», впоследствии переименовавшейся в «Таллахасси Лонг Край». Переполненная арена ныла семь дней и пятьдесят пять минут.

Смыслжизни

Моя первая встреча с покойником произошла, когда мне было года четыре. Мы жили тогда в деревянном частном доме на несколько семей, в цокольном этаже. Я сидел дома один, и вдруг с улицы стал доноситься еле-слышный нестройный напев духовых инструментов. С каждым мгновением он приближался. Потом появились люди, вернее их нижние части тел. Цокольный этаж давал возможность видеть жизнь только в низших ее проявлениях: ноги людей, колеса машин. Только животным больше повезло: их можно было наблюдать всецело. Затем в окне появилось лицо спящего человека, которого куда-то несли. Процессия остановилась прямо у моего окна. Человек на кровати повернул голову в мою сторону, открыл глаза, посмотрел внимательно на меня и снова заснул. Процессия тронулась дальше.