Город, который построил Я. Том 14

– Как, Вы разве не слышали? Дело в том, что разработка пеналов – мое хобби. На самом деле я известный продюсер, стоял у истоков свердловского рок клуба и играл в проекте Наутилус Помпилиус. Потом переехал в Питер и стал помогать делать первые шаги группе Аквариум. С Гребнем у нас не сложилось, поэтому я стал заниматься Шевчуком. Можно сказать, что они оба состоялись благодаря мне. Как будет время, я расскажу обо всем этом, а пока мне надо позвонить в Москву Филиппу. У Киркорова послезавтра юбилей, надо бы его предупредить, что приезжаю.

Они подошли к телефону-автомату, и Валентин вошел в него, проронив фразу:

– Я сейчас, буквально две минуты, – и захлопнул за собой дверь.

Жанна стояла, как вкопанная. Она не знала, что сказать. Неужели это правда?

– Нет, неправда. Врет он все, – неожиданно прервал молчаливое смятение Жанны Валера, – никакой он не продюсер, а обычный человек, и никаких у него особенных талантов я никогда не наблюдал. Работает на автозаводе в моторном цеху, производя шурупы для троллейбусов. Не верьте ему. Он всем девушкам так говорит, а ему все верят.

– Да? Жалко, – печально произнесла Жанна.

– А я действительно хороший песенник. Как-нибудь я к Вам приду, спою, и Вы убедитесь на самом деле – кто я такой.

Девушка стояла и молча смотрела через стекло телефона автомата на Учеблова, который очень активно жестикулировал руками, разговаривая по телефону.

– А я Вам нравлюсь? – вдруг прошептал Валера, обращаясь к даме.

– Ой, да, конечно, – не ожидая такого откровенного вопроса, иронично ответила Жанна, – конечно, я нахожу Вас довольно симпатичным.

И снова повернулась в сторону телефона-автомата.

Тут Валера неожиданно осмелел, выпрямился и начал было горланить арию Фигаро, как телефонная дверь открылась.

– Тише, кретин, время-то сколько?!!! Люди еще спят, – выпалил Валентин.

– Передал Филиппу от меня привет? – прокартавил с усмешкой Валера.

Валентин тихо улыбнулся, и все трое продолжили путь в глубь автозаводских дворов…

– Вот и мой дом, мой подъезд, – объявила Жанна.

– Да, недурственно, – отреагировал Учеблов (он же Гельман, Еблыстов, Лаптиптапдубаев, Яйцевский). – Ну ладно, Валер, мы с Жанной, пожалуй, пойдем. Завтра созвонимся.

– А как же я? – занервничал Валера.

– Ну, я же с девушкой.

– А как же я? Неужели ты меня бросишь здесь одного?

– Валера, я же с девушкой.

– А можно мне с вами?

– Валера, куда с нами-то?

– С тобой и Жанной.

– Куда?

– К Жанне.

– Валера, ты в своем уме?

– Что же мне делать?

– Идти домой. Завтра созвонимся. Все Жанна, идем!

Валентин с мадам стали подниматься по лестнице, но Валера все никак не унимался, волочась за ними:

– И я можно тоже?

– Чего ты тоже?

– Тоже.

– Что?

– И я тоже… Потихоньку…

Три оттенка уходящего дня

1. Но как же быть, как же быть, как же быть в этом мире случайных встреч с неслучайными людьми, недоверчиво смотрящих в мой профиль, испытывая при этом подлинные чувства: от боязливого равнодушия до монументального отвращения?

Кто мне ответит? ? ?

Отовсюду молчание. Лишь изредка чую тихий, еле различимый шепот теней, свисающих с крыши торгового центра, что надменно возвысился перед моим взором с балкона, заслонивших полый горизонт моих далеких воспоминаний…

2. Гигантски-уродливая фигура, намалеванная обоюдоострыми, черными, как смоль бровями и как попало разбросанными по твердой физиономии комками дешевой пудры, опустилась на шести стальных нитях на центральную площадь главного города Земли. Пешеходы молча проходили мимо и не обращали ни малейшего внимания на летающего гея – фокусника.

Люцифер впал в ярость. Но его бомбометания и пожары повсюду не смутили прохожих. Они даже не останавливались при виде огненных змей, извергавшихся из пасти дракона.

– Ну и чучело! – кто-то усмехнулся в толпе.

Люцифер упал навзничь от изнеможения и обиды. Он стонал, и стальные нити медленно поднимали фигуру наверх.

– Никогда я больше сюда не вернусь! – взревел в отчаянии демон и скрылся за облаком.

Город продолжал жить, задыхаясь выхлопами кислого бензина, все дальше и дальше погружаясь в трясину ночной круговерти и световых иллюминаций…

3. Кто выведет формулу моего одиночества?

Кто взвесит всю грусть уходящего дня?

Кто истратит все без остатка, чтобы потом клянчить у других?

Я и только Я.

Я – это тот, кто говорит все время Я, думая только обо всех остальных, оставшихся далеко в истории.

Я – это тот, с которым всегда скучно идти рука об руку, оглядываясь на соседнюю платформу через окна устремленного в вечность скорого поезда.

Я – это те, которые отняли у меня все мои слова и свободу, за которые я не смел, как надо побороться.

Я – это мы, для которых я не стану ничего просить.

Я – это Я и не Я – одномоментно.

Самое ужасное то, что все остальные – это тоже Я, но они об этом даже не догадываются.

Уходи, день, прочь! Улетай, уползай, застревая. Уноси свой гнев, сжигая все за собой без остатка.

Приходите сумерки, прижмите меня своими черными крылами к холодному мокрому телу. Я ваш навсегда! И трещат по швам сосуды в моих потухших глазницах.

И все же, как быть? Как же быть? Как нам всем быть?