Город, который сошел с ума

Виктор Васильевич понимал, что попал в струю, и, что самое главное теперь не потерять то, что набрано. Он старался вовсю: наушничал, интриговал, подпаивал при случае начальство, по – собачьи преданно заглядывая в глаза. И он добился своего. На очередных выборах его избрали депутатом горсовета. Ещё через полгода стал Виктор Васильевич и членом горкома. Он наконец – то выстроил себе дачку: нелепое сооружение из вагонки. Он встал на очередь на машину. И чтобы заслужить всё это пришлось ВикторуВасильевичу покрутиться. Тут уж надо было держать ухо востро, надо было точно знать, где лизнуть, а где гавкнуть.

По выходным, когда садились обедать, Виктор Васильевич нудел: воспитывал семью:

– Культуры надо набираться, культуры. А то живёте, как дикари, ничего хорошего вашу душу не задевает. Вот мы, рабочий класс, как раз и являемся носителями высокой идейности и пролетарской культуры.

Сынишка, который уже в восьмой класс пошёл, молча жевал, уставившись в тарелку. Жена угодливо поддакивала:

– Ты бы учил нас почаще, Виктор Васильевич, а то, и правда, живём – ничего культурного не знаем.

Сам Виктор Васильевич ел очень элегантно – с двух рук. В правой держал ложку, которой поддевал свои любимые котлеты с картофельным пюре, а в левой вилку, на которую цеплял кусок хлеба. При этом он низко наклонялся над тарелкой и азартно сопел.

К сорока годам стал Виктор Васильевич стареть. Сам в недавнем прошлом отчаянный хохотун, умевший смеяться анекдоту, который рассказал начальник, до икоты, он теперь раздражался и вспыхивал, когда слышал, как хохочут мальчишки на улице. Раздражало и то, что народ забыл про его, Виктора Васильевича, заслуги перед рабочим классом. На очедных выборах его «прокатили на вороных» и поставили снова к станку.

Да и с памятью стало что – то твориться. Пару раз попытался Виктор Васильевич припомнить свою жизнь – сплошная чернота. Он помнил, что женился однажды, но не мог вспомнить, как же это случилось. Он не помнил, как вырос сын. Он ничего не помнил, кроме того, каким он был героем, как стойко защищал интересы класса, как срезал однажды инструктора райкома и, как все при этом смеялись, и как интеллигент – инструктор выглядел полным дураком.

Виктор Васильевич в Бога не верил. Ему сказали однажды, что Бога нет, и он принял это, как данность. Поэтому, когда сын, закончив школу, неожиданно поступил учиться в духовную семинарию, пойдя поперёк отца, Виктор Васильевич просто забыл, что у него был сын. А, когда тот, получив сан, ушёл в монастырь, Виктор Васильевич и вовсе вычеркнул его из своей жизни. Также легко и просто он забыл, что вышел на пенсию, что однажды умерла жена. Умерла так же, как и жила, тихой мышкой: легла и не встала. Только в доме для престарелых, куда его определил завком, он вновь почуствовал себя на коне.

Он составил комиссию, которая проверяла качество питания, он боролся за мораль и был против поздних браков, он читал бесконечные лекции соседям по корпусу, с которыми иногда пил одеколон, и соседи удивлялись какой цельной и кристальной души наш Виктор Васильевич. Но удивлялись шепотком, потому, что не дай Бог, Виктор Васильевич услышит. Он сразу начинал яриться и, брызгая слюной кричать, что души на самом деле нету и, что это буржуазные штучки и происки классовых врагов.

Ну, что ж. Если нет, так и взять не откуда…

Васильев постоял немного. Поразмыслил. А потом увидел свой «Запор» на обочине.

– Вот это спасибо! – обрадовался Васильев. – Это в самом деле забота о человеке.

И Васильев поехал домой. Задумавшись, он несколько раз проезжал нужный поворот, и петлял бы до утра, наверное. Но выехал вдруг на центральную площадь и очнулся. Вокруг елки в центре площади водили хоровод грустные дети и неутомимый Дед Мороз давал им указания, грозно взмахивая посохом.

– И тут из – под палки! – подумал Васильев. Потом прислушался к Деду Морозу, узнал голос Щепотько, помассировал виски и уже минут через пятнадцать был в своём дворе.

– Всё понятно. – говорил себе Васильев, поднимаясь по лестнице. – Это я умер и попал в ад. Всё ясно. Наверное, террористы взорвали самолёт, в котором я летел. И всё произошло так быстро, что никто и не заметил ничего. И сразу все попали кто куда. Я, например, в ад. В этом никаких сомнений. Кичился всю жизнь, что всегда могу найти выход из любой ситуации и – на тебе! Попал. И никогда мне отсюда не выбраться. Никогда.

Вот с таким настроением вошёл Васильев в дом. Никого не было. Ни кошки, ни домового. Васильев стал под душ, забыв, что горячей воды не было, нет и не будет. Поэтому, когда на него хлынули струи ледяной воды, заорал сколько было мочи:

– Константин, мать твою! Когда этот бардак закончится?

– Чего шумишь, Петрович? – высунул Константин лохматую морду из стены. – Ты чего так орёшь? Мышей перепугал.

– Ты, правозащитник мышиный, не увиливай! – Васильев был зол, как никогда. – Ты скажи лучше – горячая вода будет или нет?

– Тут, понимаешь ли, такое дело. – Константин вылез из стены и уселся на стиральную машину. – С горячей водой… это… другой отдел работает. Рогатые короче. Все кочегарки под ними.