Город, который сошел с ума (сборник)

– Я думаю, – сказал Григорий Евстигнеевич и затянулся, – Я думаю это была обычная бандитская разборка. Но мы же с тобой, Семён Петрович, не бандиты. А раз мы с тобой не бандиты, то нас этот шухер не касается и коснуться не может.

Мы покурили и Григорию Евстигнеевичу щёлкнула новая идея.

– Есть рацуха! – радостно объявил он. – Мы его не поведём. Зачем вести человека, если он идти не может. Это получается насилие над личностью. Мы его понесём, как раненого из боя.

– Дался ему этот бой! – подумал я. Но ничего не оставалось, как согласиться.

Я взял Валентина Константиновича за руки и взвалил его себе на горб, а Григорий Евстигнеевич нёс за ноги. Рацуха оказалась не гожей. Выносимый из боя товарищ оказался тяжелей покойника. Интересно, как при такой худобе, как у Валентина Константиновича, можно иметь такой вес. Загадка природы, да и только.

И всё же мы перешли улицу и возле вечно строющейся пристройки к банку посадили Валентина Константиновича на землю, прислонив его к штабелю кирпичей. Только собрались перекурить по новой, как Григорий Евстигнеевич взволнованно зашептал – Блин горелый! Сёма! Мы же ему очки потеряли! Ну, всё теперь!

Я попробовал утешить Григория Евстигнеевича – Ты не угрызайся, Гриша. Ты спокойно. Давай подумаем, где мы их обронить могли. Вспомним, вернёмся и найдём – некуда им деться.

– И то правда! – обрадовался Григорий Евстигнеевич. Потом почесал потылицу и объявил:

– Я так себе думаю, что это вышло, когда мы курили в последний раз. Больше негде, ей Богу!

Мы шустренько вернулись на место прошлого перекура и, чиркая спички, начали шарить на асфальте.

– Смотри, Сёма! Я гильзу нашёл, – прошептал Григорий Евстигнеевич и поднял вверх правую руку.

И только он поднял вверх правую руку, как по глазам резануло ярким светом и оглушила команда:

– Бросить оружие! Лечь на землю! Лицом вниз! Не двигаться!

Не знаю, как Григорий Евстигнеевич, а меня сразу сбили с ног и некие двое, сопя и матерясь больно закрутили мне руки назад и защёлкнули наручники. У Григория Евстигнеевича судя по воплю – Что ж ты, падла, по яйцам бьёшь! – были дела не намного лучше моих.

Я лежал, вбирая левой щекой тепло асфальта, и разглядывал растоптанный окурок, лежащий у самого моего носа. Я лежал и до меня доходило, что сию минуту и я стану вот таким вот растоптанным на асфальте окурком. И от этого понимания мне было немножко нехорошо.

– Втать, падла! – ткнулся мне в бок носок сапога.

– Встать! Марш к стене! Встать тебе говорят!

Это тошное дело подниматься, когда руки у тебя за спиной. Это тошненько, потому что, как ни крутись, а приходится становиться на колени.

Нас поставили лицом к стене дома, ноги на ширину плеч. Стали шарить бесцеремонные руки.

– Смотри-ка! Толстый обоссался, – засмеялись слева, – Тоже мне киллер хренов.

Потом мне вложили в правую руку тяжёлое и прохладное.

– У этого пальчики уже готовы, господин майор, – сказал хрипловатый басок.

– А автомат?

– А автомат они как бы выбросили. Киллерская традиция.

– Хорошо. Молодцы. Дайте-ка я на них гляну.

– Повернуться кругом! При резких движениях стреляю без предупреждения!

Я, как можно медленнее повернулся и увидел несколько мужиков в камуфляже и масках. И прямо передо мной стоял сосед по дому, начальник уголовного розыска Фёдор Потапович. Я молчал, а Григорий Евстигнеевич сразу заверещал:

– Что же это деется, Фёдор Потапович? Мы же только его несли, как из боя. А он очки обронил. Надо же было очки найти. Ему без очков нельзя. Что же это деется? Он же вон там, возле кирпичей лежит.

– Запиши, – сказал кому-то Фёдор Потапович, – что преступники добровольно согласились показать место нахождения трупа.

А потом уж к нам – Показывайте!

Мы прошли к штабелю кирпичей, где оставили уставшего друга, но там, где мы его оставили никого не было.

– Ну, где? – строго спросил Фёдор Потапович.

Григорий Евстигнеевич засуетился:

– Ей Богу, здесь лежал. Вот сюда прислонютый. Может его похитили, а?

Поставьте их снова к стене. Сейчас они у меня всё вспомнят. А то гонют дуру. Не на лохов нарвались, ребята!

Нас снова отвели к стене. Григорий Евстигнеевич всё что-то бормотал непонятное, а я смотрел, как в окне второго этажа дома напротив, отодвинув чуть-чуть занавеску на нас пялилась любопытная рожа.

– Мы с вами вот что, – Это Фёдор Потапович подошёл – мы вас, говнюков, сейчас расстреляем, если добровольно не признаетесь.

– Мы признаемся, Потапыч, мы признаемся! – это у Григория Евстигнеевича нервы шалить стали, – Мы во всём признаемся, только скажи в чём.

– В чём? Будто сам не знаешь. В убийстве главы совета предпринимателей Симонова.

– Ну ты, чё, Фёдор Потапович? – озаботился Григорий Евстигнеевич, – Ты чё? Я же за жизнь мухи не убил, а ты…

– Товсь! – прозвенела команда и на нас уставилось три автомата.

– Ты чё, Потапыч, ты чё?

– Огонь!

Грохнуло и сверкнуло. И мне в щёку вонзился осколок кирпича. Я скосил глаза на Григория Евстигнеевича. Тот медленно оползал по стенке.

– Ишь ты, сомлел, родимый. В отделение их.