Город, который сошел с ума (сборник)

– Всё, братан, я в завязку пошёл. Раз эти твари меня посадить задумали – я в завязке. Вот пойду сейчас и посуду вымою. Пусть тогда они зубами поскрипят, а я посмеюсь.

– Вот это ты правильно придумал, – зарадовался Виктор.

– Вымою посуду, а потом поубиваю обоих всех на хрен! – пообещал Мрачный и ушёл.

Виктор допил своё пиво и решил ещё взять стакашок красненького для полировки. Пока туда-сюда – вернулся, а за стойкой примостился мужик в ватнике.

– Прямо не знаю, что и делать, братка! – пожаловался этот в ватнике. – Как глаза закрою, так эти быки так и лезут, так и лезут! Прямо не знаю, что и делать.

– А ты их по рогам! – посоветовал Виктор.

– Как же я по рогам? – обиделся Ватник, – Это же сон, дурила! Тут понимать надо.

Тем временем в Мочалку ввалился дедок с гармонью и с ним молодой.

Дедок лихо растянул меха и запел заиграл – Когда б имел златые горы…

Хорошая песня. Душевная. А никто и внимания не обратил. Тогда молодой прокричал тенорком:

– Граждане публика! Не жалейте рублика! Налейте стаканчик. На ваших глазах выпиваю, на ваших глазах стаканом закусываю. Чудо природы и никакого обмана.

Виктор подумал и взял молодому стакан. Дедок заиграл «Прощание славянки».

Молодой выпил вино и начал с хрустом жрать стакан. За соседней стойкой проявили интерес – А давай-ка к нам, фокусник хренов. Нас на мякине не проведёшь. Но если что не так – ответишь. Молодой тяжело сглотнул, вытер с губ кровавую слюну и пошёл выступать на бис. Дед при этом заиграл «Варяга». Хитрющий был дед. Понимал, что и как.

Виктор хотел было высказать свою обиду братке в ватнике, но обнаружил, что обида куда то исчезла. Наоборот, вместо обиды созревала в нём весёлая уверенность, что живёт он не хуже других. Одновременно он чуял, что его повело. С прошлой получки в рот хмельного не брал – вот и потерял квалификацию. Тогда он допил вино и поехал домой в общагу.

– Ты, Фрося, смолкни, – сказал он жене, собирающейся было хавальник открыть.

Ты смолкни. Вот деньги. Все целы. Пропил только своё законное. А то сидишь тут в тепле, в уюте и Бога гневишь. Посмотрела бы что деется. Как люди страдают.

Сифилис вон над Ригой падает и всё ничего… терпят. Ты чайку-то сооруди.

А пока успокоившаяся Фрося ставила чай, Виктор подошёл к сынишке, посмотрел что тот читает. Он открыл книжку на последней странице и прочитал – «А жизнь, товарищи, была совсем хорошая». Конец. – Вот оно, когда хорошей жизни конец-то наступил! – сделал для себя открытие Виктор, сел на кровать и счастливый заснул, так и не дождавшись чаю.

Любовь

– Ну вот тебе и новость, мать, – сказал Фёдор Митрофанов, встретив жену возле крыльца. Она, видно, в огороде возилась – рейтузы до колен были в земляной корке.

– Такая новость, что и не знаю, как дальше жить будем, – продолжил Фёдор и пошёл в дом.

Жена только вздохнула. Присела на крыльцо, сняла перепачканные рейтузы и старые туфли и пошла в дом следом.

Фёдор курил в кухне.

– Ну, прям издеваются над рабочим человеком! – продолжил он начатый разговор. – Мало того, что мясокомбинат назвали ООО «Ванда». Я понимаю, конечно: не такой уж тупой, как некоторые думают, что Вандой хозяйку зовут. Но могли бы уж чего другого нафантазировать. А то – Ванда. Люди спрашивают – Ты где работаешь? Что я отвечу? На Ванде работаю? Да?

Нина Митрофанова только головой покачала – каждый день Фёдор про эту Ванду бубнит. Мог бы и пластинку сменить.

Поставила суп разогревать и спросила осторожно:

– А новина какая, Федь?

– Денег опять не дали, суки! Вот и вся новина-хреновина.

Фёдор сделал несколько затяжек, глядя в стенку и подвёл итог:

– Мы-то с тобой продержимся. Хозяйство… да то, да сё. А как люди – не знаю. Вот хоть Кольку возьми. Конечно, если посмотреть прокурорским глазом, он продержится: и сад-огород, и сам самогонку гонит, а Клавка евоная торгует. Только это же не зарплата. Это ж не вечно. Вот, к примеру, бандюги наедут, да данью обложат. Или ментовка опять же… Что тогда? То-то!

Фёдор произносил эту длиннющую речугу, а сам тем временем расстегнул пуговицы на рукавах и стянул потом рубаху через голову, прихватив её медвежьей лапой сзади за ворот. Потом стал разматывать сарделечную гирлянду, обмотанную вокруг живота.

– Позвонишь Клавке, – распоряжался он, – Пусть забежит. Половину ей отдай. Соседи все же.

Нина огорчилась:

– Ох, Федя, Федя. Другой бы на твоём месте озолотел бы на такой работе. А ты…

– Ты, мать, не ворчи, – одёрнул жену Фёдор. – Надо по человечески. Вот, к примеру, случится у нас пожар и дом сгорит. Что ж ты думаешь – Колька с Клавкой не приютят? Конечно приютят.

И Фёдор, приспустив штаны, освободил привязанный к левой ноге батон колбасы.

– Два было, – пояснил он. – Второй пришлось Никодиму из охраны отдать. Ладно… Пусть подавится.

Фёдор выложил колбасу на стол и смягчился:

– Правду сказать, не делись – так и самому ничего не достанется.

Скрипнула входная дверь. Это прибежала радостная Клавка. Подошла к Фёдору.

– Спасибо тебе Федя! Кормилец ты наш!

Фёдор не стал всерьёз отвлекаться от щей. Только голову немного повернул в Клавкину сторону:

– Любишь халяву, Клавдя?