Город лестниц

Один мужчина у барной стойки пытается ухватить свою чашку. Руки его не слушаются, глаза медленно смигивают, как у совы. Марья подзывает официанта, кивает на мужчину и говорит: «Ему уже хватит». И отсылает мальчишку.

– Хорошая выручка для этого часа, – говорит один из подавальщиков, вытирая покрытый испариной лоб.

– Я бы сказала – слишком хорошая, – отвечает Марья. – Все забито, остались места только на галерее второго этажа.

– В смысле – слишком хорошая?

– Мы не позволим алчности возобладать над мудростью, дружок. – И Марья задумчиво постукивает по подбородку. – Завтра – никакой фирменной заварки.

Подавальщик ошеломлен, но пытается не подать виду:

– Как, вообще никакой?

– Никакой. Не хочу привлекать излишнее внимание.

– А что делать, если люди начнут жаловаться на… качество чая?

– Мы скажем, – отвечает Марья, – что нас заставили использовать новые бочки, и от этого изменился вкус чая. Не знаю, скажем что-нибудь насчет новых сайпурских правил. Они поверят. А мы им скажем, что вскоре все исправим.

Официанта грубо окликает парочка у барной стойки – мужчина средних лет, вальяжно приобнимающий молодку с округлыми формами, по виду – сущую ветреницу. «В бабушкино время, – думает Марья, – за обнимания в общественном месте плетьми секли. Времена меняются, однако…»

– Иди же, – вздыхает она. – Дай им чем глотку залить, пусть заткнутся.

Подавальщик уходит. Марья внимательно оглядывает зал: не озорует ли кто? Все ли в порядке? Ага, вот что не в порядке: на галерее лампа мигает.

Она с ворчанием лезет вверх по лестнице и видит, что ошибалась: лампа не мигает, она прыгает на цепочке и раскачивается, как пойманная рыба на леске.

– Да что такое… – И Марья поднимает взгляд к балке, к которой крепится цепочка лампы.

И в безмолвном ужасе созерцает, как балка выгибается, словно что-то на крыше тянет ее на себя. В штукатурке на потолке даже трещины показались – вон, расходятся, как на льду, который тяжести не выдерживает!

Марья инстинктивно бросается к окну, потом вспоминает – запотели окна-то! Но нет, снова она ошиблась: выходящие на запад окна словно бы протерли снаружи…

Но кто и что мог это сделать? Чайная стоит на берегу реки, от воды футов тридцать, не меньше!

И она подходит к запотевшему изнутри окну, протирает его и всматривается в мутное стекло.

И тут же видит одинокий желтый огонек внизу, на берегу реки.

А потом она видит что-то большое, черное и блестящее, и это что-то прилипло к стене чайной – ни дать ни взять вымазанный в смоле корень дерева, и он разматывается и карабкается, карабкается по стене вверх!

А еще прямо перед ее носом возникает что-то похожее на тонкий черный палец с когтем на конце, и этот коготок осторожно стучится в оконное стекло.

– Что за?.. – успевает сказать Марья.

А потом раздается громовой грохот, сверху ливнем летят куски штукатурки и куски дерева, и столь ценимая клиентами влажность Чайного дома Восковой улетучивается, клубами пара исчезая в зимнем ночном небе – потому что с дома срывают крышу и верхнюю стену.

В лицо бьет ледяной ветер, и Марья смигивает. Ужас парализовал и клиентов, большинство потрясенно молчат, слышится лишь несколько вскриков. И тут обрушивается другая стена, прямо в замерзшую реку, увлекая за собой галерею – и стоящую там Марью Воскову.

Она падает и видит, что та же судьба постигла многих клиентов. В голове мелькает безумная мысль: «Нас размажет по льду, как дюжину яиц…» И в эти нескончаемые секунды длящегося падения она вдруг видит, что под ней не лед – внизу лишь желтый свет, свивающиеся щупальца и жадно разинутая, подрагивающая от предвкушения зубастая пасть.

* * *

– Я что сказала, а?! Я сказала направить на помощь пяти пожарным командам каждого, каждого, мать вашу за ногу, солдата! – бушует внизу Мулагеш. – И проследите, чтобы это нашло, мать твою, отражение в телеграмме! И скажите капралу, чтоб исполнял приказ немедленно, и что любое промедление будет ему стоить очень дорого! Понятно – нет?!

Шара ежится в своем кабинете. Мулагеш со своими людьми расположились во всех помещениях первого этажа посольства: телеграфы отстукивают приказы, у всех дверей дежурят солдаты. В обычной обстановке она бы командовала операцией из своей штаб-квартиры, но посольство ближе к месту происшествия.

– Свяжитесь с генералом Нуром в форте Сагреша! – орет она. – Уведомите его о том, что произошло! Нам понадобится любая помощь, которую он сможет предложить! Как только он ответит, доложить мне немедленно! Даже если я приказала не беспокоить!

Шара потирает виски:

– Во имя всех морей, – бормочет она, – неужели обязательно так орать?

Шара очень довольна, что устранением последствий занялась Мулагеш, – в конце концов, это именно ее юрисдикция, и Шара может держаться в стороне на вполне законных основаниях. Но в глубине души она хотела бы, чтобы Мулагеш и ее солдаты просто покинули здание и оставили ее в покое.

Сигруд сидит в уголке и натачивает черный кинжал. Шкряб-шкряб, шкряб-шкряб… Настырный звук становится все громче, и вот он уже отдается эхом в Шариной голове.

– Это обязательно делать прямо сейчас? – спрашивает она.