Город лжи. Любовь. Секс. Смерть. Вся правда о Тегеране

Точно вовремя бывший начальник полиции вышел из здания и сел в машину. Они последовали за ним. Впереди образовался затор; начальник замедлил ход. Дариуш постучал водителя по спине – это был сигнал. Тот подъехал к машине начальника полиции вплотную – через окно Дариуш видел волосы на затылке жертвы. Он выстрелил. Увидел, как посыпались осколки. Оглянулся, все еще сжимая в руке автомат. Повсюду были брызги крови. Начальник полиции лежал на руле. Он шевелится? А потом Дариуш взлетел. И с глухим ударом приземлился на асфальт. Было трудно дышать. Его прижали к земле; он чувствовал запах гудрона и шероховатость гравия. В теле пульсировала боль. Все плыло перед глазами. Сколько времени прошло, прежде чем он понял, что случилось? Одна минута, две, десять? Он не знал.

Постепенно все сложилось: кто-то или что-то врезалось в мотоцикл, и его подбросило в воздух. На него набросились три офицера полиции. Он обмочился. Его водитель пропал. Полицейские под прицелом заставили его встать, и в этот момент он понял: все кончено. Товарищи из группировки предупреждали: если тебя поймают, то будут безжалостно пытать, возможно, годами. Тебя будут насиловать. Он вспомнил фотографии. Вот зачем ему пилюля с цианидом. Она все еще была на месте, несмотря на аварию. Он прокусил оболочку. Почувствовал, как выплескивается жидкость. Девять секунд: ему сказали, что яд подействует через девять секунд. Но прошло уже пятнадцать – или, когда умираешь, время замедляется? Дариуш зажмурился и сосредоточился на смерти. Но он не умирал. Прошло уже тридцать секунд. Наверное, в МЕК ошиблись со временем действия яда: он уже понял, что они часто ошибались.

– Я сказал, садись в фургон!

Дариуш открыл глаза. Он все еще был жив, хотя прошло больше минуты. Он сделал нетвердый шаг вперед.

– Он под кайфом. Вот ушлепок, а?

По пути в полицейский участок он не умер. В МЕК не только карты устарели, но и цианид. Наверное, у него кончился срок годности. Яд испарился. В отличие от него: теперь ему грозили годы пыток и надругательств.

В участке с него сняли наручники и заперли в маленькой камере. Полицейские почему-то даже не обыскали его. Хорошо, что он вернулся к торговцу оружием за гранатой. Она все еще была у него за поясом. Как только полицейский закрыл за собой дверь, он выдернул чеку. Но граната взорвалась раньше, чем он успел поднять ее к голове. Он увидел, как его рука летит через камеру. А потом потерял сознание.

Судья выглядел усталым. Было время, когда он сотнями отправлял этих идиотов на расстрел или в газовую камеру; тогда его авторитет выражался в четырех кратких и ясных слогах – хокм-э эдам, смертная казнь. Он взглянул на стоявшего перед ним Дариуша. Тот трясся от страха. Вместо правой руки у него была забинтованная культя. Его адвокаты сказали, что ему промыли мозги; он искупил свое преступление. Он никого не убил: пуля всего лишь оцарапала бывшему начальнику полиции шею. Теребя шариковую ручку, судья вынес вердикт.

Улица Фатеми, центр Тегерана, несколько лет спустя

Над головой жужжали галогеновые лампы, отбрасывающие на лица нездоровый синий отблеск, отчего щеки казались впалыми, а круги под глазами – более отчетливыми. В старом офисном здании на пластиковых стульях в тишине сидели три семьи. На пластиковом столе перед ними стоял чай в маленьких чашках; к нему никто не притронулся. Все смотрели на дверь. Вошел Дариуш в джинсах и накрахмаленной белой рубашке. За ним еще трое мужчин со склоненными головами; они оглядели комнату. Послышались всхлипы. Троих мужчин окружили. Матери прижимали сыновей к груди; один мужчина упал на колени; сестра гладила брата по голове; отец закрыл лицо руками, запястья намокли от слез. Один из трех вошедших не виделся с семьей двадцать лет. Он раз за разом твердил: «Простите».

Дариуш стоит в углу и смотрит, баюкая грубый пластиковый протез, присоединенный к культе. Он много раз был свидетелем таких встреч, но до сих пор каждый раз плачет. Трое мужчин, вошедшие за ним, – бывшие члены МЕК; теперь их, как и Дариуша, считают дезертирами. Они вспоминают время, проведенное в организации. Рассказывают о промывании мозгов, сожалеют о содеянном. Дариуш молча кивает. Он вспоминает избиения и публичные исповеди в лагере Ашраф; его товарища заставили признаться в том, что он мастурбировал (это было строго запрещено). Вспоминает изоляцию, запрет покидать маленький лагерь, строгое разделение полов – одному из вернувшихся не разрешали общаться с женой пятнадцать лет, хотя они оба жили в лагере. Он вспоминает, как семьи членов МЕК приезжали в лагерь и умоляли дать увидеться с родными. Вспоминает, как сам был частью этой секты.