Город мертвецов

Большинство же охватил дикий, немотивированный страх. Опасность разлилась в воздухе, как масляное пятно на поверхности воды. Руки затряслись, роняя на пол тарелки, папки с документами, авторучки, инструменты. Всеобъемлющий приступ паники рождал единственное желание: бежать, спасаться!

Горожане были похожи на зверей, повинующихся инстинкту. Они будто услышали рог охотника или почувствовали приближение землетрясения и видели лишь один выход — покинуть Старые Поляны как можно скорее.

В течение нескольких дней почти все жители городка уехали — не разговаривая, не обсуждая происходящее, не объясняя причин, не требуя объяснений у других. Начальники подписывали заявления об увольнении и писали их сами, отделы кадров пачками выдавали трудовые книжки. Дома закрывались, груженные под завязку домашним скарбом автомобили ехали прочь от города, рейсовые автобусы были переполнены.

Никто не связывал происходящее с теми, кто на самом деле был повинен в этом массовом исходе, а по прошествии времени люди и вовсе забыли, что побудило их уехать. В головах осталась самая очевидная причина: градообразующее предприятие дышало на ладан, почти все цеха закрылись, оставшиеся должны были «встать» со дня на день, зарплату задерживали. Девяностые, что ж тут удивительного.

Да, никто не думал, что Ева и Сева ускорили гибель города. Лишь один человек знал это… Лишь один.

Конечно, Ева и Сева не планировали прогонять жителей таким образом. Очутившись в своем мире, Хранитель действовала бы иначе, не столь грубо и прямолинейно. Но что сделано, то сделано. Ничего было уже невозможно повернуть вспять.

Ева и Сева подошли к зданию милиции и оказались внутри. Никто не остановил их, никого не удивило присутствие десятилетних детей. Занятые тем, что творилось в их головах, стражи порядка не замечали Севу и Еву. Они суетились, бестолково перемещались по длинным коридорам, хлопали дверями кабинетов.

До необычных посетителей никому не было дела, и они без колебаний прошли к камере, где сидел отец Гарика. Собственно, это была не камера, а не слишком большое помещение, в углу которого находился «обезьянник». Еще здесь были два письменных стола, заваленных бумагами. Людей за столами не было.

Киселев как будто ждал их. Возможно, поддавшись всеобщей волне страха и тревоги, охватившей Старые Поляны, он стоял, держась за прутья своей клетки, прижавшись к ним всем телом, еще более звероподобный и отвратительный, чем обычно.

Увидев детей, Киселев удивился: маленькие заплывшие глазки округлились. Он открыл рот, собираясь сказать что-то, но Сева, подойдя ближе, опередил его:

— Ты убил своего сына Гарика и сейчас ответишь за это.

Детский голос звучал звонко и чисто, но при этом пугающе. Лицо Севы, как и лицо Евы, оставалось при этом бесстрастным, и Киселеву на какой-то миг показалось, что перед ним не живые дети, а роботы, ожившие механические куклы. Ужас, зародившийся в районе солнечного сплетения, охватил все его существо. Он так и стоял, держась за решетку, парализованный страхом, глядя на своих палачей.

Удостоверившись, что Киселев осознал сказанное им, Сева не стал больше тратить время. Лезвие лежащего на столе канцелярского ножа выдвинулось на всю длину. Нож поднялся в воздух и, перелетев через комнату, вонзился в тело детоубийцы.

Киселев охнул и выпустил из рук металлические прутья. Странно крякнув, он схватился за грудь, покачнулся и стал оседать на пол. Крик, зародившийся внутри его, не успел вырваться наружу. Глаза подернулись предсмертной пеленой.

— Нам пора, — сказала Ева.

В ее голосе не было жалости к поверженному врагу, только бесконечная усталость. Она понимала, что они потратили слишком много энергии, знала, что им нужно как можно скорее вернуться обратно, чтобы хватило сил открыть Проход.

Не дожидаясь, что будет дальше, Ева повернулась к дверям. На мгновение она выпустила из виду Киселева и Севу — и мгновение это стало роковым.

Сева двинулся было за ней, но Киселев, из которого уже вытекала жизнь, все-таки оказался сильнее, чем они думали. Теряя сознание, он сумел выдернуть нож и, размахнувшись, ударил Севу. Если бы не прутья клетки, затормозившие удар и изменившие его направление, Сева умер бы сразу.

Но когда Ева, обезумев от страха, рванулась к нему, Сева был еще жив. Голова Киселева свесилась на грудь — он умер. Но и Сева — Ева видела это! — умирал у нее на руках от страшной раны в животе.

Тело ее возлюбленного, ее вечного мужа было сейчас телом худенького мальчика. Если взрослый человек еще мог бы противиться боли, то маленький ребенок — нет. Сева, не успев вымолвить ни слова, почти сразу потерял сознание и упал, а у Евы не хватало сил поднять его и тащить на себе, ведь она тоже была мала и слаба.

— Нет, нет! Я не потеряю тебя снова! — шептала Ева, не замечая слез, что струились по ее щекам.

Она могла бы попытаться вылечить его, но врачевание никогда не было ее коньком, а времени на эксперименты уже не оставалось. Только одно могло спасти Севу, только одно…

— Помогите! — кричала Ева, волоча Севу к выходу.

Но никто не спешил на помощь.