Город может спать спокойно

— В условие Чепмена-Жуге, — немного подумав, продолжает Огинский, — входит, как известно, скорость звука в продуктах взрыва. Однако насколько просто определяется эта скорость в неплотных газах, настолько сложно выразить ее теоретически в газах, сжатых до плотности твердых тел, молекулы в которых соприкасаются между собой. Некоторые исследователи, пытаясь учесть это обстоятельство, рассматривают молекулы как твердые шарики. Такая модель удобна, конечно, когда изучаются отдельные столкновения молекул, но разве она в состоянии отразить действительные свойства всего плотного вещества?

— Какое же решение предлагаете вы? — снимая с носа пенсне, спрашивает доктор Штрейт. По тону его голоса и выражению лица чувствуется, что он проникается все большим доверием к Огинскому.

— Обратили вы внимание на то обстоятельство, господин доктор, что в очень уплотненных газах давление имеет двоякую природу? Оно является одновременно как бы и тепловым и упругим при совершенно различной природе этих явлений. Сильно сжатый газ ведет ведь себя как комок сцепленных пружинок, а неплотный — подобно рою мух, бьющихся о стенку.

«Теперь бы подкрепить ему свою эрудицию какой-нибудь мудреной формулой, — возникает у Бурсова заманчивая мысль. — Тогда у этого немецкого ученого мужа не останется уже ни малейшего сомнения в нашей компетентности по вопросам детонации взрывчатых веществ».

И Огинский, будто прочитав его мысли, просит у Штрейта авторучку и торопливо пишет на чистом листе бумаги, лежащей на столе капитана Фогта:

D = W + а

— Вам знакома эта формула, господин доктор? — спрашивает он Штрейта.

— Видимо, это формула скорости протекания детонации? — морщит лоб Штрейт, склоняясь над листком бумаги и смешно вытягивая вперед длинную шею. — Из чего же, однако, она складывается? Что означают у вас «вэ» и «а»?

— «Вэ» — это некоторая собственная скорость продукта детонации, «а» — скорость звука.

— Значит, скорость детонации равна сумме скоростей «вэ» и «а»?

Бурсов очень боится, что Штрейт может обратить внимание на его безучастность в этом разговоре, но доктор так увлекся беседой с Огинским, что, кажется, и не замечает его присутствия. Он хотя и делает вид, что в словах советского майора нет для него ничего нового, на самом же деле многое из того, что говорит Огинский, слышит впервые. А когда заходит разговор о методах определения скорости детонации, примененных Огинским в его экспериментах, Штрейт вообще забывает обо всем на свете. Не слышит даже, как входит капитан Фогт.

Фогт тоже слушает майора разинув рот. И если Штрейта поражает совершенство техники экспериментов и изящество предложенной им методики измерений скорости детонации взрывчатых веществ, то капитана завораживает его ученый язык. Такие выражения, как «среднее арифметическое значение «дэ», «средняя квадратическая ошибка среднего арифметического» и «средняя квадратическая ошибка отдельного измерения», буквально гипнотизируют Фогта.

А когда Огинский начинает торопливо писать математические формулы, пестрящие греческими буквами, квадратными степенями буквы «фау», скобками и дробями, в знаменателях и числителях которых стоят одни лишь латинские буквы, он уже не сомневается более в высокой компетентности советского майора.

Когда после ухода пленных офицеров доктор Штрейт заявил, что русские сообщили ему сейчас о детонации взрывчатых веществ такое, чего он никак не рассчитывал от них услышать, капитан Фогт воскликнул:

— Нам чертовски повезло, доктор! И если мы с их помощью найдем средство взрывать минные поля, нас с вами ждет высокая награда. Я знаю, вы и сами экспериментировали в этой области, но, кажется, они достигли большего. Но ваш престиж от этого не пострадает. Нужно только выжать из них все, что возможно, а им мы не собираемся ставить памятники за это. В конце концов, они всего лишь военнопленные и для них всегда найдется место в Майданеке или Маутхаузене.

И он закатился таким смехом, от которого доктору Штрейту становится не по себе. Но сама идея убрать советских офицеров куда-нибудь подальше, после того как детонация минных полей артобстрелом будет осуществлена, ему явно нравится.

— Это сейчас чрезвычайно важно, — продолжает капитан Фогт. — Вы знаете, доктор, какие потери понесли наши танки на русских минных полях под Белгородом? Мне сообщил мой родственник, обер-штурмбанфюрер, только что вернувшийся из района этих боев, что наша девятнадцатая танковая дивизия потеряла в полосе обороны одной только русской стрелковой дивизии свыше ста танков, в том числе семь «тигров». Там погибло около тысячи наших солдат и офицеров, а командир этой дивизии генерал Шмидт застрелился.

— Да, я тоже слышал кое-что, — сочувственно кивает головой доктор Штрейт. — Русские всегда были сильны в инженерном обеспечении своей обороны и вообще в военно-инженерном деле. Не случайно же сам фюрер распорядился любым путем привлечь на нашу сторону пленного русского генерала Карбышева.