Город на Стиксе

— Святые угодники! Да не помню! Не о талонах на продукты — это точно. Тогда, в конце восьмидесятых, начали реанимировать искусство Серебряного века, и косяком пошли изданные на Западе воспоминания эмигрантов. Ну, обсуждали, спорили чего-то. Столько лет прошло.

— А название?

— Гоша придумал название. Белые — благородные то есть. Может быть, тут и «Белая гвардия». Мы же все из простых, а хотелось породы. Думаю, в этом все дело.

— А правда, что вы грезили о славе?

— О славе грезят все.

— Не все.

— Нет, мы не грезили, мы знали.

— Знали что?

— Что при известном упорстве каждый из нас способен взойти на ту вершину, которую для себя обозначил. И мы поклялись, что взойдем.

— А говорите, что не было клятвы! — улыбнулась я в красную шаль.

— Нет, кровью ни на чем не расписывались. Все было в форме шутки, прикола.

— За успехом обычно едут в Москву. И, говорят, чем раньше, тем вернее. Отчего не поехали вы?

— Ну, во-первых, для нас, недавних жителей глубинки, и Город уже был столицей. А, во-вторых, хотели опровергнуть «правило Москвы». Ужасно, знаете ли, без Москвы хотелось.

— И вы мне говорите про шутку! Ничего себе шутка. Позиция!

— Ах, оставьте! Как это сейчас говорят, приколы и стеб. Чтобы вы поняли, кое-что расскажу. Погодите минутку.

Фомин встал, направился в кухню и через минуту вернулся с дымящейся трубкой, мгновенно наполнившей пространство густым сладковатым ароматом:

— На одном из собраний Вадька, Вадим Кириллович Арефьев, предложил такую хохму: а не слабо нам, гениям искусства, проникнуть ночью в музей, он же бывший Кафедральный собор, и выпить там на брудершафт с богами-истуканами? И мы решили: гениям искусства не слабо.

— Но там сигнализация, охрана!

— А Вадьке по фиг — он дружил с искусствоведшей, и та бралась открыть нам черный ход и отключить сигнализацию. Прошлый век, камер не было, точно.

— А если б вас поймали и в тюрьму?

— Ну, так ведь не поймали! В час ночи мы пробрались в галерею и очень тихо поднялись под купол — в верхний зал с деревянной скульптурой. И, доложу я вам, какие же в музее лестницы скрипучие! А ночью, в полной тишине — как гром средь ясного неба, страх и только. Мы шли цепочкой, снявши обувь, и этот путь был просто бесконечен. Когда проходили отдел современного искусства, услышали, как внутрь зашли два милиционера — что-то им, видать, показалось, и Тая — так звали нашу проводницу — впихнула нас в подсобку. Конечно, если бы охранники пришли с собакой — все. Но они заявились одни, осветили углы и вернулись к себе, а мы, приняв для храбрости на лестнице, продолжили экскурсию. Но, если честно, было жутко: света нет, фонарь зажечь нельзя, мы двигались практически наощупь. И вот представьте: поднимаемся под купол, а там в небольшие фигурные окна льется молочный лунный свет, да такой яркий, что выхватывает в кромешной тьме то суровое лицо, то костлявую руку, то жезл, то кресты. От неожиданности я вскрикнул, но Шура подскочил и зажал мне рот .Вот, доложу я вам, при каком освещении их и нужно показывать: зыбкий свет, огроменные тени, инфернальность картинки. Не знаю, сколько мы так простояли. А очнулись от резкого стука: автор идеи, Арефьев, взял и грохнулся в обморок. Влили водки — ему и себе, настроение сразу повысилось. Страх пропал — сообразили, что милицейская будка стоит с другой стороны, да и окошки очень небольшие, с улицы свет не увидят, обнаглели до такой степени, что зажгли свечи.

— Для тайной вечери с искусством.

— Опять налили, чокнулись с богами. Раз, второй, еще по полной. Как самый малогабаритный, Шура залез к Христу в келью — помните, там экспонат такой, «Христос в темнице»? — и выпил с ним. А Гоша, самый смелый, — с Саваофом. Я еще сказал: не надо, ну выпей с ангелом, какая тебе разница? Нет, надо с Господом-отцом! А Вадька чокнулся с другим Христом, стоящим, и попросил содействия и помощи в карьере. Мы все просили покровительства и силы.

— Да, остроумно: выпить с богами и тем уравнять себя с ними.

— Что-то вроде того. И представьте, несколько постаментов там как раз оказались пустыми, и мы заняли их, как нам представлялось, в эффектных позах.

— И было не страшно? Ни капли?

— Ну, после триста грамм не страшно.

— А потом?

— А потом ушли. Но мне долго было не по себе — ходил, замаливал у батюшки.

Фомин замолчал, попытался унять вдруг охватившее его волнение еще одной порцией табака, но погасшая трубка никак не желала разжигаться, и он в сердцах ее отбросил.

— Марк Михайлович, как вы думаете, гибель Крути- лова и Водонеева может быть связана с «белыми рыцарями»? — завела я опять свою песню. — Или как-то между собой?

— Я же вам объяснил: прикол и шутка. Теперь вот есть что вспомнить — разве плохо? Мы годами не общались — какая связь? Откуда? Как?

— Почему не общались-то? Вы же могли приглашать их на выставки, ходить к ним на спектакли.

— Все были заняты собой и личными проектами.

— И как закончилось общество рыцарей?

— Я женился, Крутилов женился, растащило по разным углам.

— А пятый? Вы мне не сказали про пятого!