Город на заре

— C,est entendu,[97] — не глядя на полковника, негромко сказал адвокат. — Если угодно, я размышляю — о том, как вы готовили Ванновскому доклад о преобразовании военных гимназий в кадетские корпуса, как, скажем, принимали участие в подготовке перевооружения полевой артиллерии, вошли в особую опытную комиссию для изыскания наилучшей системы магазинного оружия при Оружейном отделе Артиллерийского корпуса, пытаюсь, наконец, объяснить вашу деятельность непосредственно в Еенеральном штабе! Нам, знаете ли, придется защищаться по каждому пункту обвинения. — Адвокат потряс папкой, точно прикидывая, какова она на вес. — Мы можем, — продолжал он деловито, — повторить за Христом: proximus sum egomet mihi,[98] однако, я по опыту знаю, что эта перелганная заповедь только обозлит обвинение. Да, Суд это смутит, но снисхождения мы не заслужим — ни долгом, ни рвением, ни честолюбием мы ничего не объясним! Народ, родина, правительство, история — на это ссылаются поголовно! Вот вы, например, человек европейски образованный — можете ответить наверное, творится ли история в дворцовом зале или за ближайшим углом? — Не дожидаясь ответа, он махнул папкой в сторону горевших во мгле окон. — Не до них. Пусть себе заседают! Allons, allons![99]

Схватив полковника за рукав шинели, он потащил его по лужам туда, где далеко — в искрящейся моросью мгле — светились часы Николаевского вокзала. Смешно избоченясь, выставив вперед плечо и торчавшую из подмышки папку, он шагал, столь стремительно, что полы пиджака разлетались, маленький, страшный в своей сосредоточенности. Чуть позади, придерживая отвороты шинели у груди свободной рукой, шел полковник.

Невский проспект, Казанский собор, высившийся в тумане, мокро блестевшие панели, черные витрины и запертые ворота; башня городской думы; Аничков мост; громадные зеркальные окна запертого, по-ночному печально освещенного магазина с восковыми красавцами-блондинами; стылый поток тумана, озаряемый светом электрических шаров, пронизанным мириадами капель, все это еще не отошло полуночи и жило своею жизнью. Отряхивали и складывали зонты посетители на крыльце Доминика, гуляли по панелям кокотки в дурной модной одежде, мчалась запряженная рысаком пролетка и зябко поднимал воротник шинели полицейский офицер, не помнивший столь ранней и холодной осени. На Гончарной адвокат огляделся по сторонам, пошел медленней и дружески взял полковника под руку.