Город над бездной

– Я бы хотела уйти, Анхенаридит, – назвать его Анхеном язык не повернулся. – И это абсолютно искренне. А вы обещали меня отпустить. Еще тогда, зимой. – Меня невольно передернуло, когда я вспомнила зиму. – А сами обманули. Я не сделала ничего… Я не нарушала ваших запретов. Я просто живу. Как все. А вы… Вы заставили меня привязаться к вам. Потом заставили ненавидеть. Потом любить. Потом сгорать от стыда. Я понимаю, вам это забавно, вас развлекает, а мне… Может, просто скажете, что вы хотите сделать со мной теперь?

– Научить тебя жить, наверное.

– Что? – Я аж поперхнулась. Такого ответа я не ждала. Нет, неправильно. Я вообще от него ответа не ждала. Вернее – просто не знала уже, чего ждать. Запуталась.

– Мне не нравится, как ты живешь.

– Как я живу?

– Никак не живешь. Уходишь в мир теней.

– Неправда. И не важно. И вам-то что за дело, светлейший куратор? Как это может оскорбить Великих вампиров и их обожателей?

– Никак. Это расстраивает лично меня.

– Что вам за дело? Отпустите меня, пожалуйста. Вы же обещали.

– Я не могу тебя отпустить, Лариса. Ты моя. И ты не справляешься. – Его голос все так же спокоен. Все так же нейтрален.

– Я не ваша, – в горле возник комок, мешая говорить. Живот скрутило от страха. «Она не справляется», – говорил он о той крашеной блондинке, собираясь ее убивать. Вот так, все, поиграли?

– Ты моя. И я могу позволить тебе роскошь этого не признавать, не ощущать, не соглашаться. А вот себе я такой роскоши позволить не могу. Ты принадлежишь мне, а значит, я за тебя в ответе. Хотя, я полагаю, ты тоже это ощущаешь. Просто у тебя не хватает смелости это признать.

– Отпустите меня. Я не хочу. Я не буду, – почти шепчу, не особо понимая что.

– Разве ж я держу? Я просто чувствую себя в ответе за тебя, глупая ты девочка. И пытаюсь помочь – там, где это необходимо.

– Помочь?! Так тогда, с ремнем, – это помощь такая была?

– Ну а что, по-твоему, это было? – Он чуть пожимает плечами. – Твое поведение становилось социально-опасным, надо было корректировать, пока ты сама себя до беды не довела.

– Вот так ты себя успокаиваешь? Корректировать? – разозлившись, я опять забыла все свои страхи. – А по-моему, это был откровенный приступ садизма на фоне прогрессирующего безумия!

Его спокойно-нейтральное лицо чуть дрогнуло, и он прикрыл глаза. Помолчал. И у меня возникло чувство, что он мысленно считает до десяти. Затем вновь взглянул на меня. Все тем же спокойным, нейтральным взором. И ответил – совершенно спокойно:

– Боюсь, ты очень слабо представляешь себе, что же собственно такое «садизм» в исполнении вампира. Прости, рассказывать не стану. Подозреваю, твоя детская психика, да со столь развитым воображением, этого не переживет.

– Зато ты, вот уж не сомневаюсь, знаешь об этом не по рассказам!

– Нет, не по рассказам, – вот мы сейчас точно не о погоде разговариваем? А интонации примерно те же. – Было время, меня часто приглашали на подобного рода вечеринки. Меня такое не особо возбуждает, но если кому-то нравится – не думаю, что я вправе осуждать.

– Что ж тогда ходил, если «не возбуждает»?

– А смысл портить отношения из-за людей, которым все равно не жить? Они отдали свои жизни не мне, так не мне и решать, каким образом и как долго им умирать. Решает хозяин. Частная собственность у нас, знаешь ли, неприкосновенна.

– Ты чудовище! Ты хоть понимаешь, что ты мне сейчас рассказываешь?!

– Что? Милые картинки из жизни просвещенного вампирского общества. – Он чуть передернул плечами, не в силах скрыть раздражения, встал и отошел к окну. – Абсолютная власть еще никого не сделала прекрасней. Она развращает, разрушает… Мы деградируем, Ларис, и не смеем признаться в этом даже самим себе. И почти ничего нельзя сделать.

– Можно хотя бы не ходить на те вечеринки.

– Я и не хожу. Уже сто лет как. Что, ты думаешь, я живу здесь у вас практически безвылазно? Надоело на все это любоваться. А вы ужасно похожи на нас – таких, какими мы были… очень и очень давно. Не в мелочах, не в деталях – но похожи. – Он не отрываясь смотрел в окно. Мне было так гораздо проще, чем когда он глядел на меня своим прозрачным взглядом. Да и ему, похоже, тоже. Голос перестал быть нейтральным, в нем уже угадывались какие-то интонации. Сожаление? Печаль? Я могла ошибаться. – Вашу страну создавали идеалисты. Мечтатели. По сути – лучшие из нашего народа. Ну, на мой глубоко предвзятый вкус. Те, кто помнит старые времена. Те, кому жаль, что они ушли.

– То есть вот как ты себя видишь – идеалистом и мечтателем? Прости, что не соглашусь, но для мечтателя, идеалиста и тем более защитника ты слишком жесток. Чудовищно, несоразмерно жесток.

– Да? И в чем ты видишь жестокость? Чрезмерную? Я только и делаю, что пытаюсь тебя спасти, причем порой руша собственные планы, причем порой от твоей же собственной глупости, – бездна, ведь верит же в то, что говорит, до последнего слова верит.

– Ты. Меня. Избил. До крови, до потери сознания. За пару неудачных фраз. И это не жестокость? Не чрезмерная? Защита это такая была?!