Город небесного огня

Она уже охрипла от криков, царапая толстую дверь, сделанную из дуба со стальными петлями и задвижками — до тех пор, пока ее руки не стерлись до крови, а она искала свое стило, и с силой ударила кулаком в стену так сильно, что теперь синяки усеивали ее предплечье.

Ничего не случилось. Она ожидала этого. Если Себастьян был хоть чем-то подобен своему отцу, а Джослин ожидала, что он был во многом, как его отец — то он предпочитал либо все, либо ничего. Тщательный и творческий. Она нашла куски своего стило в кучке в одном из углов. Оно было разрушено и непригодно. На ней все еще была та же одежда, что и на пародии Мерлиона на званый обед, но ее туфли забрали. Ее волосы подстригли чуть ниже плеч, их рваные концы как будто были обрезаны тупой бритвой.

Изысканные мелкие проявления жестокости говорили о жутковатой обстоятельности злодея. Подобно Валентину, Себастьян умел выждать, чтобы добиться желаемого, только он превращал ожидание в истязание.

Дверь с грохотом открылась. Джослин вскочила на ноги, но Себастьян был уже в комнате, а дверь за ним закрылась на засов. Он улыбнулся ей. — Наконец-то проснулась, мама?

— Я не спала, — сказала она. Она поставила одну ногу за другой, давая себе надежную опору.

Он фыркнул. — Не утруждайся. Я не намерен на тебя нападать.

Джослин ничего не ответила, просто смотрела, как он подходит ближе. Свет, которым затопило комнату через узкие окна, был достаточно ярким, чтобы отражаться в его белых волосах, освещая черты его лица. Она видела в нем лишь немного от себя. Себастьян был весь в Валентина. Его лицо, черные глаза, жесты танцора или убийцы. Только его фигура, высокая и стройная, была ее.

— Твой оборотень в безопасности, — сказал он. — Пока что.

Джослин проигнорировала свое усиленно бьющееся сердце. Не показывать ничего на лице. Эмоции — это слабость, таков был урок Валентина.

— И Клэри, — сказал он. — Клэри тоже в безопасности. Если тебя это интересует, конечно. — Он медленно, задумчиво ходил вокруг неё кругами. — Я не могу быть полностью уверен. В конце концов, бессердечия матери хватило, чтобы отказаться от одного из своих детей…

— Ты не был моим ребенком, — выпалила она и резко закрыла рот.

Не поддавайся ему, подумала она. Не показывай слабость. Не давай ему то, чего он хочет.

— И все же ты хранила шкатулку, — сказал он. — Ты знаешь, что за шкатулку я имею в виду. Я оставил ее на кухне у Аматис для тебя; маленький подарок, что-то, чтобы напомнить тебе обо мне. Как ты себя чувствовала, когда нашла ее? — Он улыбнулся, и не было в его улыбке ничего от Валентина. Валентин был человеком; Себастьян же был монстром. Он был совсем другим. — Знаю, что ты открывала ее каждый год и плакала над ней, — добавил он. — Почему ты это делала?

Джослин ничего не сказала, и он потянулся через плечо, чтобы коснуться рукояти меча Моргенштернов, висевшего у него за спиной.

— Я думаю, тебе лучше ответить, — сказал он. — Я не испытаю ни малейших угрызений совести, отрезая тебе пальцы один за другим, чтобы потом украсить ими коврик.

Она сглотнула. — Я плакала над шкатулкой, потому что моего ребёнка украли у меня.

— Ребёнка, на которого тебе всегда было плевать.

— Это не так, — возразила она. — До того, как ты родился, я любила тебя, саму мысль о тебе. Я любила тебя, чувствуя твоё сердцебиение во мне. Но потом ты родился и оказался…

— Монстром?

— Твоя душа была мертва, — сказала она. — Я увидела это в твоих глазах, когда посмотрела на тебя. — Она скрестила руки на груди, подавляя желание дрожать. — Так почему я здесь?

Его глаза блестели. — Это ты мне скажи, раз ты так хорошо меня знаешь, мама.

— Мелиорн опоил нас, — ответила Джослин. — Я могу предположить, что это из-за твоего союза с Дивным Народом. По крайней мере, он был. Они верят, что ты выиграешь войну и хотят быть на стороне победителя; кроме того, они любят нефилимов не больше, чем другие народы Нижнего мира. Фэйри помогли тебе атаковать Институты, увеличивая твою армию, пока вы обращали Сумеречных охотников в Темных. В конце концов, когда ты станешь достаточно силен, ты предашь их, так как презираешь в глубине души. — Она сделала долгую паузу, спокойно смотря на Себастьяна. — Я права?

Она увидела пульсирующую жилку на его горле, когда Себастьян выдохнул.

— Когда ты догадалась? — процедил он сквозь зубы.

— Я не гадала. Я знаю тебя. Знала твоего отца, знала его натуру, а ты такой же.

Себастьян все еще смотрел прямо на нее, его глаза были черными и бездонными.

— Если бы ты не думала, что я мертв, — произнес он. — Если бы ты знала, что я жив, ты захотела бы увидеть меня? Воспитать меня?

— Я бы, — начала она. — Я бы попыталась воспитать тебя, чтобы научить тебя правильным вещам, чтобы изменить тебя. Я виню себя за то, кем ты есть. Всегда винила.

— Ты бы воспитывала меня? — Он моргнул, почти сонно. — Ты бы воспитывала меня, ненавидя, как ты это делала?

Она кивнула.

— Думаешь, тогда я бы вырос другим? Как она?